Потому что Я-Чэн слышу топот, но по непонятным причинам он звучит позади меня – приближающийся топот конских копыт, чьи-то радостные крики, бряцание сбруи...

Чэн-Я оборачиваюсь – и вижу, как от южных холмов к нам во весь опор несутся четверо конных, а Асахиро с Фальгримом и Кобланом уже растаскивают сдвинутые повозки, расчищая им дорогу.

Между тем Чэн-Я узнаю приближающихся всадников. Это молодой Кулай-нойон, а за ним – Тохтар-кулу с двумя ориджитами. А я еще радовался, что они не вернулись – дескать, глядишь, живы останутся!

А они успели... успели в гости к смерти!

– Клянусь Нюрингой! – бормочет несуеверный Обломок, и я ошалело вижу, как южные холмы, словно боясь отстать от своих собратьев, тоже прорастают гривой. Конных шулмусов если и меньше, чем союзников Джамухи, то ненамного, и мне просто не хватает воображения, чтобы предположить – кто они, откуда, и кого будут убивать в случае чего!?

...Кулай спрыгивает с лошади и почтительно припадает на одно колено, приветствуя Асмохат-та, а его редкий для Шулмы прямой меч склоняет передо мной рукоять.

– Кто там за вами? – спрашиваю Я-Чэн. – Погоня?!

Прямой меч звенит радостно-возбужденно и неразборчиво, как все Дикие Лезвия в преддверии свалки, так что я полностью перехожу на восприятие Чэна, слушая Кулая.

– Это восточные хариманы, о Асмохат-та, и лаахоры, и ызджуты, и белобаранные бехтары, и...

– Все? – пытается прервать его Чэн. – А...

– Нет, не все! Еще племена предгорий – гурхэзы и джавнаки, но они отстали...

– Кто это? – ревет ничего не понявший Чэн. – Кто это, Кулай?!

– Это вольные племена, о Асмохат-та, отказавшиеся ломать прут верности перед Восьмируким! Они пришли, поддавшись моим уговорам, чтобы увидеть Тебя – и увидели собаку-гурхана, готовящегося напасть на священный водоем! Гнев раздул их печень, и нойоны вольных племен поносят Джамуху-костогрыза и собираются отстаивать святыню! Тем более что не все люди Восьмирукого пойдут за святотатцем...

Что Я-Чэн мог ему сказать? Поблагодарить? За то, что из-за его расторопности тысячи шулмусов лягут сегодня в здешнюю гостеприимную степь?! Ведь Кулай же хотел, как лучше! Он действительно хотел, как лучше!..

– О Пресветлый! – свистнул просиявший Кулаев меч, и на этот раз я понял его без труда. – Веди нас в бой!

– Когда все закончится, – бросил я Обломку, – и если мы будем еще живы, награди этот достойный меч именем! Таким, какое он заслужил!

Обломок что-то невнятно буркнул в ответ, и я понял, что имя мечу достанется еще то...

...Вольные племена спешили взять водоем в полукольцо, отрезав его от туменов Джамухи; делали они это умело и деловито, а Я-Чэн смотрел на них и понимал всю верность их расчета. Любое восстание против Восьмирукого было если не обречено, то весьма сомнительно – гурхан мог вызвать непокорного нойона в круг, и тот не имел права отказаться, если хотел сохранить лицо! А исход такого поединка был ясен заранее, без всяких шаманских предсказаний...

Воинская доблесть – единственный закон и ценность Шулмы!

Зато сейчас! Осквернение святыни! – и плевать вольнолюбивым нойонам на ложность или подлинность Асмохат-та с его Пресветлым Мечом! Ведь когда в опасности священный водоем – что должен делать всякий честный шулмус? Вот-вот, именно это... Тем более что если тургауды Восьмирукого и послушаются приказа гурхана, то многие недавние сторонники Джамухи не пойдут сегодня вслед за ним – а, может, и в спину при случае ударят...

Шаманы, небось, потом спасибо скажут и любой грех замолят!

«Кстати, о шаманах, – подумал Чэн, – вон, кажется, и они... Двенадцать – нет, тринадцать человек в до боли знакомых халатах с побрякушками и со взглядом, который невозможно спутать ни с чьим другим... смирные лошаденки, спокойная осанка – и ни одного Дикого Лезвия!»

Да. Это были служители Ур-калахая Безликого.

Но вспыхнувшая было во мне надежда, что шаманам удастся предотвратить кровопролитие, быстро угасла. Потому что трое шаманов остались у водоема, а остальные равнодушно погнали лошадей вверх по склону. К тургаудам они даже не стали приближаться, а сразу повернули левее и правее – и растворились в гуще людей.

Что-то должно было произойти – сейчас или никогда.

И гурхан решил – сейчас.

Передний край тургаудского строя начал быстро выравниваться – куда быстрее, чем в прошлые разы – и я понял, что время вышло.

Совсем.

Сейчас конная лавина, визжа и размахивая Дикими Лезвиями, ринется вниз, и все возможные доводы и миролюбивые размышления исчезнут в звоне, грохоте и потоках крови.

Никакие шаманы не смогут остановить озверевших бойцов.