висели большие ножны со стрелами.

Ножны назывались «колчанами».

Подготовились, значит... о Творец, если бы нас было хоть раз в пять больше!..

Светало довольно быстро – вот уже из зябкой пелены родились пологие склоны ближних холмов; туман отступал, почти как во сне, но не уходил до конца, и лишь вокруг священного водоема тумана, на удивление, не было вообще...

Я вновь глянул на северные холмы – и увидел, как их вершины внезапно ощетинились колышущейся гривой конного строя.

– Сейчас начнется, – очень спокойно и как-то бесцветно сказали в один голос Но-дачи и Асахиро.

И шулмусы за повозками зашевелились, доставая из колчанов стрелы и накладывая их на тетиву.

Грива на холмах выросла, уплотнилась, вздыбилась – и замерла.

Они почему-то медлили. Вокруг посветлело, туман уже практически рассеялся, и в конном строю на вершинах холмов стало заметно некоторое замешательство. Местами пряди этой живой гривы перепутались, переплелись, несколько крохотных всадников отделились от строя и поскакали влево и назад, скрывшись из виду.

«Кончали бы скорее...» – отстраненно подумал я.

Скорее не получалось. Тем более что у северо-западных и северо-восточных холмов тоже стала прорастать грива. Только грива эта была гораздо более неровной, нечесанной и всклокоченной.

Зато она была гуще. Куда гуще первоначальной!

Туда-сюда замельтешили гонцы-муравьи.

– А вон наши, – неожиданно заметил один из шулмусов.

Чэн шагнул к говорившему и увидел, что это – молодой маалей.

– Кто – ваши?

– Ну, бывшие наши, – поправился шулмус. – Дети Маала. Да вон же бунчук наш! – и он указал рукой в сторону одного из холмов.

Шулмус явно не жаловался на зрение – различить на таком расстоянии, кто есть кто...

– Ясное дело, – продолжил остроглазый, – в ставку приехали, а гурхана-то и нет. Где гурхан – спроси у ветра. Назад повернули – так и обоза нет! А степь-то слухами полнится... Куда скакать? К священному водоему. Вот и прискакали...

– Небось ваши маалеи не умнее других, – перебил его шулмус постарше, из ориджитов. – Вон сколько понаехало... слева локры в лисьих малахаях, справа не разобрать кто, но похоже на хурулов...

«Маалеи, – подумал я. – Те, которых ограбили Гвениль с Махайрой. Ну что ж, долго думать, на чьей они стороне, не приходится. Да и не одни они. Теперь и боя не будет. Просто затопчут нас – и дело с концом».

Однако шулмусы почему-то заметно повеселели и ожили. Я еще мог с трудом понять маалеев, но ориджиты?!. А Диким Лезвиям, похоже, было все равно, с кем драться, несмотря на мудрые заповеди Пресветлого Меча и пророка Ковыряги – лишь бы драться! Тем более что сам Пресветлый с Ближними и пророком был с ними.

Наши сомнения частично рассеяла подошедшая Фариза.

– Священный водоем, – рассмеялась она в ответ на наше недоумение, – единственная святыня Шулмы. Здесь никогда не проливалась кровь. И если для тургаудов нет ничего превыше приказа гурхана – первого в воинской доблести – то для остальных это будет осквернением святыни – на чьей бы стороне они ни были. Не думаю, что Восьмирукий осмелится штурмовать нас на глазах у своих подданных...

Холмы кишели людьми и лошадьми, метались юркие гонцы, и с каждым мгновением правота Фаризы становилась все более очевидной. Я понял, что судьба, расщедрившись, дарит Мне-Чэну давно припасенный подарок.

Поединок.

Поединок Асмохат-та и Джамухи Восьмирукого; поединок Чинкуэды, Змеи Шэн, и Мэйланьского Единорога.

Решайся, Пресветлый Меч!

Если мы при всех вызовем их на бой – мерило воинской доблести – они не смогут отказаться. На этом держится их власть. И публично потерять лицо они не осмелятся...

Так почему Я-Чэн медлю? Почему не выхожу за круг повозок и не бросаю вызов? Почему?!

Потому что я знаю, чем это закончится. Я видел это. Я не хочу убивать. Не хочу убивать! Не хочу!.. И поэтому медлю, оттягиваю, как могу, тот миг, после которого уже не будет пути назад – и мои соратники с недоумением косятся в мою сторону. «Иди же! – говорят их глаза и клинки. – Иди и убей! Ты же можешь! Разруби одним ударом безумный узел этого утра! Победителей не судят! Убей!..»

И пока я медлю, строй тургаудов опять смыкается, взлохмаченная грива союзников и подданных Джамухи редеет, оттягиваясь назад, за пределы видимости... но делает это очень медленно и неохотно. Ну да, с одной стороны – гурхан и его приказ, а с другой – даже гурхан не должен бы запрещать приходить сюда, дабы поклониться... Конечно, не должен – но очевидцы очень мешают горячему Джамухе, и он тоже понимает, что победителей не судят!..

Еще бы он не понимал – ведь это одна из главных заповедей истины Батин!

Время, время! Оно уходит, но еще не ушло совсем – время бросить вызов, время убить – и время даровать жизнь многим, поверившим мне; время открыть дорогу великому будущему...