клочья: как будет, так будет…

Позже я узнал о тщательном расследовании, которое провел Максимов. Его материалы были опубликованы, а судьи Лапшина наказаны. Один из разделов этого материала так и назывался: 'Подтасовки и фальсификации в приговоре народного суда Энского района'. Этот раздел начинался так:

'Приговор по делу О. И. Лапшина полностью не соответствует ходу судебного разбирательства, его доводы необъективны, противоречивы и свидетельствуют об одностороннем тенденциозном подходе судьи Колотиловой к подсудимому.

Так, на первой странице, шестой абзац, судья Колотилова умышленно в нарушение ст. 68 УПК РСФСР не указывает точно время 'преступления': '20 октября 1983 года, днем', хотя уже в обвинительном заключении время 'преступления' было определено точно — '20 октября 1983 года около 13 часов', что подкрепляется показаниями 'потерпевшей' Непрошеной на предварительном судебном следствии ЛД 40–42 (очная ставка), а также в акте судебной экспертизы ЛД 4, ЛД 37–39. Колотиловой понадобилась эта фальсификация, потому что уже в зале суда свидетели защиты доказали алиби Лапшина, который с 12 до 16.00 20 октября 1983 года находился в издательстве 'Планета', где вместе с редактором Хрипуном работал над рукописью. Колотилова подделала показания Непрошевой, изъяв ее показания о ее якобы звонке Лапшину в 12.00 и приходе в 13.00 к нему на квартиру, где она находилась с 13.00 до 15.00, что было полностью разоблачено свидетелями защиты.

Фальсифицированы также 'объективные доказательства по делу', в частности, то, что Непрошева опознала голубые плавки Лапшина, в которые он был одет 20 октября 1983 года.

Однако 'потерпевшая' Непрошева в своих свыше десяти упоминаниях дает разные характеристики плавок: сначала они ей показались темно-синими, затем черными, а уже в последних ее заявлениях стали голубыми. На вопрос: 'Так какого же цвета были плавки?' — она ответила: 'По-моему, однотонные, без рисунка, без строчки и отделки'. Между тем плавки Лапшина были отделаны довольно яркой оранжевой двойной строчкой. Поскольку голубые плавки единственное вещественное доказательство, а потерпевшая обратилась в милицию полгода спустя после ее 'изнасилования' и не может точно помнить, какого цвета были плавки, то есть не может их опознать, то вряд ли это вещественное доказательство может быть вещественным подтверждением совершенного преступления'.

Максимов также отметил, что в протокол судебного разбирательства умышленно не вошли следующие показания Непрошевой:

— Я позвонила ему сама.

— В комнате было жарко, он предложил мне принять душ. Я заперлась в ванной и приняла душ, а он мне крикнул из кухни: 'На вешалке висит махровый халат'. Я надела халат.

— Он был очень вежлив, и, когда я ему сказала: 'Не надо', он перестал меня трогать.

— Я выпила четыре стакана вина, но пьяной совсем не была.

— Мне было приятно, когда он рассказывал об искусстве и гладил меня по спине.

— Он сказал мне, что может с точностью до микрона определить мой вес. Я сказала, что ни за что он не определит, и мы поспорили. Он поднял меня на руки, я, естественно, обняла его за шею, и тогда он насильно меня поцеловал.

— Я сказала, что он такой, как все, а я думала, что он совсем другой, а он сказал, что я вешу 51 кг и четыреста грамм. Я сказала ему, что он ошибся ровно на полкило, а потому он проспорил, а я выиграла американку.

— Он мне не угрожал и не ударил.

— Никаких следов насилия, то есть синяков, не было.

— На мне ничего не было разорвано.

— Был он очень сильный, и я не могла ему помешать.

— Потом он читал мне стихи и показывал картинки.

— Я не помню, какая у него обстановка в комнате.

— Мне моя подруга-одноклассница Китова написала в тетради по физике, — тетрадь уже закончилась, и я собиралась ее выбрасывать, — что если я не напишу против Лапшина, то сама увижу небо в клеточку, а друзей в полосочку…

— Китова дружит с ребятами из прокуратуры и из милиции. Мы иногда катались с ними на лодках.

— Китова, еще когда мы были в девятом классе, предлагала мне начать взрослую жизнь, но я отказалась, и мы даже поссорились.

Максимов встретился с Китовой и Непрошевой. Обе девушки признались в том, что их заставили дать ложные показания. Заставили оклеветать Лапшина.

Я получил восторженное письмо от Любы. Сплошные восклицательные знаки. Все шестое отделение милиции, прокуратура и другие следственные органы замешаны в преступных делах! Оказалась причастной к их преступной деятельности и Лариса Китова. Она участвовала в шантаже, в спекуляции и в каких-то валютных махинациях. И вот тут-то Максимов вызвал Любу. Она нашла Ларису Китову. По договоренности с Максимовым Люба уговаривала ее написать все как было по делу Лапшина. 'Я потом тебе расскажу, — писала Люба, — какая история у меня с нею приключилась, но бумагу она все же написала. Какой же подонок этот Аристов! Откуда же берется столько мерзости у людей, наделенных властью?! Когда же это все кончится на нашей земле?!

А вчера я узнала от сестры Максимова, что сам Максимов смертельно болен: рак. А мне он сказал:

— Так хорошо на сердце теперь…

Напиши ему, мой милый, мой любимый, мой самый лучший…'

В 'Известиях' появилась статья Максимова, где полностью опровергался приговор над Лапшиным. Мы радовались. А я все время хотел спросить у Лапшина: 'Так все-таки у тебя было чего-нибудь с ними?'

Лапшина, конечно же, реабилитируют. А чем и как реабилитировать его страдания, его душевный надлом?!

В пятницу, перед самым Первым мая, нас освободили от работы и дали задание: написать транспаранты. Была весна. Пели птицы. Мы не торопились заканчивать работу. Хотелось в тишине отдышаться и набраться сил.

Самый большой транспарант мы повесили над фасадом клуба: 'Перестройка — залог нашего обновления'.

Транспарант закрепили на двух больших крючках, которые нам доставили из слесарной мастерской. На одном из этих крючков до отбоя повесился Вася Померанцев. Каким образом Васе удалось незамеченным