старца, напоминающего мумию. Отнюдь. Из зеркала на вампира глядел худощавый, но вполне крепкий мужчина лет пятидесяти с внешностью типичного жителя Москвы, к тому же облеченного властью. В зеркале тусклым золотом блеснули подполковничьи погоны, украшавшие серый форменный китель, и кокарда на серой же фуражке.
– Пора на службу, – сказал себе видоизменившийся вампир.
Службу свою подполковник милиции Людвиг Честнейший искренне ценил и уважал. Он несколько десятилетий служил в сто седьмом отделении милиции, начал с сержанта, а теперь вот занимал руководящий пост. Хотя карьерный рост его интересовал мало, он пришел в милицию не ради повышения по службе, а для непрекращающейся борьбы с правонарушениями и особенно-с правонарушителями. Однако вышестоящее руководство ценило Людвига за дисциплинированность, инициативность и умение работать с такой неприятной для милицейских категорией граждан, как социально неблагополучные элементы.
... Оглядев безупречно обтекавшую тело милицейскую форму, Людвиг опять улыбнулся и двинулся на кухню. По мере его передвижения по комнатам в настенных канделябрах разгорались и гасли свечи, словно приветствуя жуткого жильца. На кухне вампир сверил время своих наручных часов с теми, которые отщелкивали минуты при помощи берцовой кости, а потом, взявшись за выпуклый шпенек в центре громадного циферблата, потянул его на себя. В циферблате что-то щелкнуло, и он принялся тихо гудеть, как старый трансформатор. А затем циферблат превратился в экран. И этот экран демонстрировал все происходящее во вверенном попечению вампира отделении в режиме реального времени.
Людвиг понаблюдал за тем, как сменились дежурные (так-так, сержант Курехин опять явился на ночное дежурство слегка нетрезвым, несмотря на то что несколько раз получал от него, Честнейшего, выговоры. Придется с ним серьезнее разобраться). Младший лейтенант Семенов, судя по смеху остальных, рассказывал какие-то непристойности. Ох, Семенов, Семенов! Хорошо, что у парня вялотекущая лейкемия, иначе давно бы начальник высосал из него всю кровушку, чтоб не ходил такой глупый и бестолковый человек по земле живых, не позорил высокое звание homo sapiens...
Нет, ни в коем случае нельзя сказать, что подполковник Честнейший использовал кровь своих подчиненных, как это делают многие вампиры, работая директорами крупных корпораций, банков и фирм. За века своего бытия Людвиг неуклонно следовал двум классическим добродетелям: умеренность и аккуратность. Потому-то и оставался до сих пор Мастером и, работая рядом с жертвами, не вызывал у них никаких нехороших подозрений.
А работу свою Мастер любил и ценил. Ему нравилось постоянно ощущать себя этаким принцем- инкогнито, решившим пожить в бедняцких кварталах. Ведь бытие вампира отличается от жизни обычного человека примерно тем же, чем тога Цезаря отличается от рубища галерного раба. Хотя Цезарь, смеха ради, может примерить рубище. И при этом остаться императором... Так и Людвиг Честнейший, погружаясь в рутину обычных милицейских дел, с удовольствием занимаясь тем, что нормальные люди постараются спихнуть на чужие плечи, испытывал состояние, близкое к экстазу. Впрочем, живым этого не понять.
А его подчиненным – тем более. Среди рядового состава сто седьмого отделения подполковник Людвиг Честнейший слыл дядькой душевным, но, что касаемо работы, – невероятно строгим. Прогулов, нетрезвого вида и всякой аморалки он на дух не переносил и устраивал проштрафившемуся глобальный разнос. Однако если дело касалось финансовых проблем подчиненных (сами знаете, какая у рядового мента зарплата – кот не то что наплакал, а просто в душу нагадил!) или проблем с их заболевшими родственниками, Честнейший мгновенно приходил на помощь. Он охотно ссужал коллег деньгами до получки и никогда не напоминал о долге, хотя ему все всегда отдавали в срок и до копейки. Он помогал молоденьким перспективным сержантикам сделать достойную карьеру. Он безоговорочно подписывал коллегам заявления об отпуске и больничные листы. Словом, мечта, а не начальник.
Вероятно поэтому сто седьмое отделение милиции числилось в числе почти образцовых. Хотя бы уже по той причине, что процент раскрываемости местной бытовухи (пьяные драки зятя и тещи, хищение колбасы из холодильника в особо крупных размерах, спекуляция поддельными памперсами etc.) был оптимистично высоким. На вверенном заботам Людвига Честнейшего участке оперативно отлавливались бомжи, наркоманы, мелкие сявки, домушники и прочее человеческое отребье. Всех их ждала камера предварительного заключения и ночная проникновенная беседа с самим подполковником.
Да, кстати, это нужно отметить особо – начальник отделения на службе появлялся исключительно во время ночного дежурства. Высшие инстанции поначалу с удивлением отмечали сей факт, а потом махнули рукой – днем Честнейшего замещал вышколенный и инициативный майор, так что можно было сказать, что оперативная деятельность сто седьмого отделения не прекращалась ни днем, ни ночью. А то, что сам начальник предпочитает ночные дежурства, даже говорило в его пользу – на работе горит человек, радеет о том, чтоб любимый город мог спать спокойно и видеть сны. Начальник даже семьей не обзавелся; милиция для него– и семья, и дом родной.
... Только вряд ли кто-нибудь мог догадаться, что милиция для Людвига Честнейшего – еще и столовая самообслуживания.
Ведь недаром с таким энтузиазмом милицейские наряды (часто с начальником во главе) прочесывали по ночам свалки, воняющие мочой подвалы панельных домов, заброшенные ларьки, внутренние дворики супермаркетов и прочие места скопления бомжей, наркоманов и остальных человеческих отбросов. Все задержанные (нарушение общественного порядка, отсутствие документов и вида на жительство, злоупотребление наркотиками, сопротивление органам правопорядка) препровождались в отделение, где им предстояло провести ночь в «предвариловке» в обществе подполковника Честнейшего. Подполковник шел к бомжам и шлюхам, по выражению коллег, «читать проповедь» и запирал за собой двойную железную дверь. Дежурные слышали только, как ровный, даже какой-то сострадательный голос начальника выговаривает подонкам за их неправильный образ жизни и призывает измениться и стать достойными членами общества. Слышно также было, что некоторые из подонков нецензурно возражали таким призывам, но возражения быстро стихали, и из камеры потихоньку доносились покаянный плач и заверения, что теперь-то, начальник, мы с такой житухой завяжем. А Честнейший все говорил и говорил, его голос обволакивал, успокаивал и усыплял, в камере воцарялась тишина. И если бы подчиненные заглянули в камеру в момент наступления этой благостной тишины, то увидели, как их безукоризненный начальник жадно впивается в шеи погруженных в сверхъестественный транс людей, не брезгуя ни бомжем, ни наркоманом...
Безусловно, Людвиг Честнейший был не настолько глуп и прожорлив, чтобы навести на себя подозрения по поводу того, что за ночь вполне живые бродяги становились хладными трупами. О нет! Он просто никогда не выпивал человека до конца, оставляя ему возможность прожить еще сутки и скончаться от непонятной слабости где-нибудь далеко за пределами родного отделения. Такая сдержанность, конечно, давалась ему, Мастеру московских вампиров, с трудом. Ведь для него, вампира, не вкусить смертной человеческой агонии было все равно что мужчине дойти до высшей точки и вместо оргазма испытать глубокое разочарование... Но осторожность превыше всего! Раз или два Людвиг не смог себя сдержать – и выпил до конца какого-то пьяницу, а потом до невероятия обкурившуюся анашой девицу. Он испытал огромное наслаждение, экстаз, восторг, но потом ему пришлось вместе со своими подчиненными активно выяснять, отчего в камере тихо скончались двое заключенных. Конечно, на него никто не подумал, да и как тут думать на порядочного человека, когда сразу ясно: один помер от отравления паленой водкой, а другая – от передозы. К тому же клыки Мастера вампиров никогда не оставляли следов на человеческой коже...
Мастер вспомнил, как он пил в последний раз, и его плоть содрогнулась в легкой волне экстаза. Он понял, что голоден. Конечно, он мог бы охотиться и просто на темных московских улочках, как всякий другой вампир, но у него был свой метод. Свой стиль. И даже своя идеология: ведь он выпивал жизни самых недостойных и ничтожных людишек, от которых общество отвернулось и, кстати, от которых это самое общество надо было ему, подполковнику милиции, защищать. Вот он и защищал. В какой-то мере.
Голод усилился. Это нормально. Голод обостряет чувства и способности. Голод возвещает о приближении ночи, которая дарит насыщение, умиротворение и довольство. Голод зовет к месту охоты. Точнее, к месту службы.
Людвиг посмотрел на экран. Повинуясь его мысленным требованиям, экран высвечивал то сонные лица
