- А че говорить? - сказал он громко. - Делать надо. А то… Сделать надо что-то…
- Что же, ты полагаешь, надо сделать?
Коля потер ладонью сросшиеся на переносице брови. Пожал плечами. Ухмылка сползла с его лица. И лицо его вдруг стало суровым и замкнутым.
Каша с медом, лед с медом, холодец
(вместо примечания к 'Еде')
Мы - народ изгнанников. Когда-то мы владели землей, которую нам
издревле обещал Господь, - самой огромной страной, которая существует на
Земле. Мы были хозяевами пустых незаселенных областей, граничащих с вечными
льдами, пустынями, горными цепями и океанами. Нас изгнали и рассеяли по
миру, однако мы сохранили свою веру и священный язык. Широта сердца и
скорость мысли помогли детям нашего народа занять во всех странах достойное
положение,повсеместно прилагая руку к процветанию тех краев, которые оказали
нам гостеприимство. На Родине нашей даже память о нас под запретом, храмы
наши разрушены, язык позабыт. Но мы построили новые храмы по всей земле - в
каждом иноземном городе сверкают их золотые купола, изнутри же они наполнены
благолепием и благоуханием. Наша религия стала религией изгнанников - это
вера, называемая словом 'ортодоксия', что означает 'правильный способ
возносить хвалу'. Это способ прямо одобрить все, исходящее от Господа, -
для такого прославления требуется от нас воинская отвага, гибкость умов,
искушенных книгами, и детская простота.
Где-то на белом свете,
Там, где всегда мороз,
Трутся об ось медведи,
О земную ось.
Мимо бегут столетья,
Спят подо льдом моря,
Трутся об ось медведи -
Вертится земля.
Услышать ось земную, ось земную…
Моя Марусечка, а жить так хочется!
Ни знакомства с историей или поэзией, ни простой заботы о хорошем слоге
он не обнаруживал никогда… однако речь его не лишена была изящества, и
некоторые его замечания даже запомнились. Чью-то голову, где росли
вперемежку волосы седые и рыжие, он назвал: снег с медом.
Литературу (так же, как жизнь, так же, как и другие искусства, так же, как все, располагающееся между кодом и иллюзорностью) часто сравнивают со сном. Не то чтобы такие сравнения принадлежали к области хорошего вкуса, но они неизбежны, как неизбежна усталость. В сновидениях, как известно, мы сталкиваемся с некоторыми границами, которые удается пересечь лишь изредка. Одна из таких 'естественных' границ - еда. Достаточно часто приходится видеть во сне еду, но лишь изредка удается попробовать ее. Стоит несколько дней посидеть на строгой диете, как сновидения приобретают гастрономический оттенок. Часто имеешь дело с меню, с ассортиментом, с выбором. Однако поесть во сне почти никогда не удается - или что-то отвлекает внутри сна, или же попытка поесть пресекается пробуждением. Это контрастирует с исполнимостью в сновидениях других желаний - например, сексуальных. Во сне можно пережить ощущения полноценного соития, и это вполне даже может закончиться оргазмом. В сновидении также можно курить, испытывать эффекты алкогольного опьянения и даже наркотические. Я уж не говорю о таких физиологических актах, как дефекация и мочеиспускание. Все эти переживания, все эти физиологические акты сновидение воспроизводит, а обычное поедание пищи - весьма неохотно. Эта граница изобразительных возможностей сновидения связана, надо полагать, с теми 'кошмарными' реалиями, которые описываются физикой с помощью категорий веса, объема, массы и т. д. Еда, проще говоря, слишком тяжела. Эфемерные духи, фабрикующие сновидения, не в силах переносить с места на место эти 'съедобные тяжести'.
Подобным образом дело обстоит и с литературой. Эротические или порнографические повествования (а иногда и вполне невинные) могут незаметно довести читателя до оргазма.
Скучный или монотонный текст может усыпить, от него может разболеться голова. Повествование может заставить расплакаться, рассмеяться, выблевать. Литература способна соучаствовать в более или менее завершенных физиологических актах, однако накормить она не в силах. Физический вес текста является скорее минусом, нежели плюсом, прилагаемым к физическому весу тела.
Невозможность поесть во сне элегантно описана Кэроллом в 'Алисе в Зазеркалье'. Еду (Бараний Бок, Пудинг) только представляют Алисе, их 'знакомят' друг с другом. Алиса, будучи голодна, каждый раз пытается съесть кусочек 'нового знакомого', однако это вызывает бурю негодования и протеста. Воспитанные люди не отрезают куски от своих знакомых. Еду уносят по приказу Королевы.
'Унесите Бараний Бок! Унесите Пудинг!' По этому принципу 'представления еде' построены тексты, относящиеся к роману 'Еда'. Молоко нельзя выпить, потому что оно чересчур изначально, слишком физиологично, а следовательно, тошнотворно. Оно (в зависимости от дозы и степени нагрева) может быть или средством омоложения, или средством казни. Но оно - не еда. Оно - один из секретов тела.
Яйцо нельзя съесть, потому что это фетиш. Оно несъедобно, так как его преследует слишком громоздкая толпа смыслов, от которых оно вынуждено 'укатываться'. 'Горячее' нельзя съесть, потому что оно 'слишком горячее' - невозможно разобрать, за паром, за 'дымовой завесой', что это вообще такое…
