было судьбу, но я тут же разбил его надежды. — Твои люди убили мое дитя, — сказал я ему, — те самые люди, которых ты послал притащить Кайнвин к тебе на ложе. Думаешь, я смогу простить тебе то и это?

— Я им этого не приказывал, — отчаянно залепетал он. — Поверь!

Я плюнул ему в лицо.

— Отдать тебя Артуру, о король?

— Нет, Дерфель, пожалуйста! — Он заломил руки и затрясся всем телом. — Пожалуйста!

— Дадим ему бабью смерть, — уговаривал меня Исса, разумея, что его должно раздеть догола и оскопить — и пусть истечет кровью промеж ног.

Искушение было сильным, но я боялся получить удовольствие от Ланселотовой казни. Месть сладка: убийцы Диан умерли страшной смертью, и я с чистой совестью наслаждался их страданиями, но мучить это дрожащее, сломленное ничтожество меня не тянуло. Ланселот так трясся, что мне вдруг сделалось его жалко, и я обнаружил, что прикидываю, не подарить ли ему жизнь. Да, он предатель и трус, да, он заслужил смерть, но ужас его был так жалок, что я и впрямь исполнился сострадания. Он всегда был мне врагом, он всегда презирал меня, но теперь, когда он рухнул передо мной на колени и по щекам его покатились слезы, мне вдруг захотелось проявить милосердие, и я знал, что продемонстрировать свою над ним власть окажется ничуть не менее приятно, нежели обречь его на смерть. Я уже предвкушал его благодарность, но тут вспомнил лицо моей умирающей дочери — и затрясся от ярости. Артур славился тем, что прощает своих врагов, но этого врага я не прощу — ни за что, никогда.

— Бабья смерть его удел, — настаивал Исса.

— Нет, — возразил я, и Ланселот вновь преисполнился надежды. — Вздернуть его как самого обыкновенного вора.

Ланселот завыл, но я ожесточился сердцем.

— Вздернуть его, — повторил я, и так мы и сделали. Отыскали веревку из конского волоса, закрепили ее на ветке дуба — и повесили мерзавца. Он заплясал в воздухе и дергался и бился до тех пор, пока не вернулся Галахад и не прекратил мучений единокровного брата резким рывком за ноги.

Мы раздели Ланселота догола, я выбросил его меч и роскошный чешуйчатый доспех в реку, сжег его одежду, затем громадным саксонским боевым топором расчленил тело. Труп мы не сожгли, но побросали куски рыбам, чтобы черная Ланселотова душа не оскверняла Иной мир своим присутствием. Мы стерли его с лица земли; сохранил я лишь эмалевый пояс — подарок Артура.

С Артуром я увиделся в полдень. Он и его люди въезжали в долину на измученных конях; погоня за Кердиком завершилась ничем.

— Кердика мы не догнали, — сообщил мне Артур, — ну да без добычи все равно не остались. — Он потрепал Лламрей по взмыленной белой шее. — Кердик жив, Дерфель, — промолвил он, — но так ослаблен, что еще не скоро возьмется за старое. — Он улыбнулся и тут заметил, что ликования его я не разделяю. — Что такое? — встрепенулся он.

— Вот что, господин, — сказал я, предъявляя дорогой эмалевый пояс.

В первое мгновение Артур подумал было, что я хвастаюсь ценным трофеем, но тут же узнал пояс — его собственный подарок Ланселоту. На краткий миг лицо его обрело прежнее, памятное мне по многим месяцам до Минидд Баддона выражение — ожесточенное, суровое, замкнутое. Затем он заглянул мне в глаза.

— А владелец?

— Мертв, господин. Вздернут с позором.

— Хорошо, — тихо проговорил Артур. — А эту дрянь, Дерфель, выброси с глаз долой. — И я зашвырнул пояс в реку.

Так умер Ланселот, хотя оплаченные им песни остались жить, и по сей день Ланселота славят как героя наравне с Артуром. Артура запомнили как правителя, Ланселота величают воином. На самом-то деле он был безземельным королем, и трусом, и подлейшим предателем Британии; душа его и поныне блуждает по Ллогрии, с визгом требуя себе призрачное тело, а тела-то и нету, потому что мы изрубили труп на мелкие кусочки и скормили его реке. Если правы христиане и ад в самом деле существует, да страждет он там вечно.

Мы с Галахадом последовали за Артуром в город, мимо погребального костра Кунегласа и через римское кладбище, на котором погибло столько саксов Эллы. Я предупредил Артура о том, что ждет его в Аква Сулис, но, даже услышав о прибытии Арганте, он нимало не встревожился.

Едва Артур появился в городе, как к нему со всех сторон кинулись десятки нетерпеливых просителей. Кто притязал на награду за героические подвиги в битве, кто требовал своей доли рабов или золота, кто просил рассудить по справедливости споры, возникшие задолго до саксонского нашествия. Всем этим людям Артур приказал дожидаться в храме, но, прибыв туда, на челобитчиков и внимания не обратил. Вместо того он уединился в притворе с Галахадом, а затем, спустя какое-то время, послал за Сэнсамом. Епископ рысью пробежал через двор; думнонийские копейщики проводили его насмешливыми криками. Сэнсам долго беседовал с Артуром, а затем к Артуру призвали Энгуса Макайрема и Мордреда. В храмовом дворе копейщики заключали пари, отправится ли Артур к Арганте в епископский особняк или к Гвиневере в священнические покои.

Меня на совет не позвали. Вместо того, послав за Энгусом и Мордредом, Артур попросил меня известить Гвиневеру о своем возвращении, так что я пересек двор и вступил в жилые покои, где и нашел Гвиневеру в верхней комнате в обществе Талиесина. Бард, в чистых белых одеждах и с серебряным обручем на черных волосах, встал и поклонился мне. При нем была небольшая арфа, но мне показалось, эти двое скорее беседовали, нежели услаждались музыкой. Талиесин улыбнулся и, попятившись, вышел из комнаты, задернув по пути плотный занавес.

— Умнейший человек, — похвалила Гвиневера, вставая мне навстречу. На ней было кремовое платье, отделанное по подолу голубыми лентами, и саксонское ожерелье, подаренное мною на Минидд Баддоне; рыжие волосы она собрала на макушке с помощью серебряной цепочки. Возможно, она самую малость и уступала в элегантности Гвиневере, памятной мне по прошлым, безмятежным временам, но и вооруженная воительница, что с таким упоением носилась верхом по полю боя, исчезла бесследно. Я подошел ближе, она заулыбалась.

— Дерфель, да ты чистый!

— Я принял ванну, госпожа.

— И выжил! — мягко поддразнила Гвиневера, поцеловала меня в щеку — и мгновение-другое не выпускала моих плеч. — Я многим тебе обязана, — тихо проговорила она.

— Нет, госпожа, что ты, — возразил я, краснея, и высвободился.

Она посмеялась моему смущению, отошла и села в нише окна, что выходило на двор. Между камнями натекли дождевые лужицы; капля за каплей сбегали вниз по заляпанному фасаду храма, где стоял Артуров конь, привязанный к кольцу, вделанному в одну из колонн. Сообщать Гвиневере о возвращении Артура нужды не было: она наверняка видела, как он приехал.

— Кто с ним? — спросила она.

— Галахад, Сэнсам, Мордред и Энгус.

— А тебя, значит, на Артуров совет не позвали? — спросила она с ноткой былой насмешливости.

— Нет, госпожа, — признал я, тщетно пытаясь скрыть разочарование.

— Уверена, он про тебя не забыл.

— Надеюсь, госпожа, — отозвался я и затем, смущенно запинаясь, поведал, что Ланселот мертв. О том, как именно он умер, я распространяться не стал — сообщил о смерти, и все.

— Талиесин уже рассказал мне, — проговорила она, не поднимая глаз.

— А ему-то откуда знать? — удивился я. Ведь с момента казни Ланселота и нескольких часов не прошло, а Талиесина с нами не было.

— Прошлой ночью ему привиделся сон, — пояснила Гвиневера, а затем резким движением руки словно бы закрыла неприятную тему. — Ну и что же они там обсуждают? — полюбопытствовала она, оглядываясь на храм. — Никак девочку-невесту?

— Думается, да, госпожа, — кивнул я и поведал ей о предложении епископа Сэнсама Энгусу Макайрему: дескать, Арганте неплохо бы выйти замуж за Мордреда.

— В жизни не слыхивал идеи хуже, — возмущенно заявил я.