Взводный: — Как пойдем?

Зампотылу: — По бетону до конца, там след в след. Вдвоем.

Идут по минному полю.

Солдаты стоят на дамбе, смотрят вслед офицерам.

Солдат: — Подорвутся. Че они?

Сидельников: — За деньгами.

Солдат: — А. У нас пацаны лазили.

Сидельников: — И че?

Солдат: — Кто приносил, а кто так… Двое у нас подорвались. Там не пройти. Лепестки с вертолета разбрасывали, как пшено. Комбат тут чеха одного гонял… Шиш его расстрелял потом. Вон там, за дамбой валяется…

Зампотыл аккуратно переворачивает мертвого чеха, роется у него в карманах, достает деньги, снимает с него автомат и идет к следующему. Неподалеку орудует взводный.

Костерок. Солдаты жарят рыбу на дамбе. Взводный с Зампотылом тоже сидят около огня. Взводный держит в руках пачку баксов, рассматривает их на свет.

Взводный: — И эти тоже. Бэнк оф Ичкерия. Привет от Басаева.

Кидает деньги в огонь.

Мутный: — Фальшивые?

Взводный — Ага.

— Мужики, идите сюда! — кричат им с конца дамбы.

Они подходят. На бетоне лежат две светловолосые женщины. Смерть почти не изуродовали их и даже после гибели их тела лежат как-то удивительно по-женски, не страшно.

Рядом с телами на корточках сидит солдат. Он смотрит в лицо одной из женщин.

Солдат: — Это Ирка. Ирка, моя соседка. Со мной на одной лестничной площадке жила. Я у неё на дне рождения каждый год бухал.

Взводный: — Ты откуда?

Солдат: — Из Питера.

Он протягивает к женщине руку.

Зампотыл: — Не трогай. Могли заминировать.

Солдат смотрит на него, затем все же проверяет её карманы, находит паспорт.

Солдат: — Точно. Шевелева Ирина, Ленинград, Мойка 15. В жизни бы не поверил.

Зима. Идет снег. Колонна въезжает на поле в Ханкале. Солдаты, скукожившись, сидят в силовых бэтэров. Начинается несильный обстрел. Солдаты спрыгивают с брони на землю, садятся под колеса. Сидельников с Мутным стаскивают с брони две двери, составляют их клином. Получается отгороженный от ветра угол. Пиноккио разводит костер. Они ложатся в жижу за дверьми, пытаясь укрыться от ветра.

Обстрел. Работает бэтэр, двое солдат стоят у выхлопных труб и греют выхлопом варежки. По всему полю горят костры, солдаты лежа греются у них, спрятавшись от ветра за снятыми с петель дверями. Очень похоже на концлагерь.

На бэтэре скукожившись сидит солдат. Один из тех, что греет перчатки, окликает его: — Романыч! Вставай. Замерзнешь.

Романыч не реагирует. Он совсем закоченел. Тогда один из солдат несколько раз ударяет его прикладом:

— Вставай, животное! Подъем! Че оглох, сука!

Романыч поднимает голову, смотрит на солдата. У Романыча отсутствующий затуманенный взгляд, словно его глаза покрыты отвратительной пленкой. Он почти ничего не соображает. Голова склонена набок, как будто у него уже совсем не осталось сил держать её прямо, из носу свисает вечная сопля. Руки скрючены, автомат болтается на ремне. Его можно бить, резать на части или рвать пассатижами — все равно он не будет двигаться быстрее, не начнет соображать. Романыча скоро убьет.

От его вида и заторможенности солдат у бэтэра совсем взбесился. Он начинает бить его автоматом:

— Вставай, сука! Че не понял, гандон? Подъем, животное! Вставай! Вставай, сука!

Романыч стонет — этот то ли долгий выдох, то ли плач, то ли стон вырывается из его горла как бы отдельно от тела. Выражение лица Романыча при этом совершенно не меняется и он не начинает шевелиться. Все так же смотрит в никуда своими безумными глазами. Глядя на него испытываешь чувство, схожее с тем, когда смотришь на раздавленную машиной кошку — и жалость и презрение и отвращение одновременно. Романыча хочется добить, чтобы не мучался.

Солдат избивает его автоматом. Под воздействием тычков и зуботычин Романыч наконец начинает подниматься. Ноги его плохо слушаются. Когда он встает в полный рост, то не может удержаться на ногах и летит с бэтэра в грязь, в глину, которая доходит до середины колена, и скрывается в ней целиком. Солдаты поднимают его, но он все равно не может стоять и падает на спину. Теперь он похож на большой пельмень, вывалянный в глине. Его снова поднимают, один начинает оттирать ему рукавом лицо («Ты че, пидор, стой спокойно»), срывает кожу, по лицу Романыча — по корке подсохшей глины течет кровь. Романыч плачет.

Во дворе псы жрут труп бородатого чеха. Сидельников смотрит на них, потом расстреливает собак. Из подъезда выглядывает Мутный.

Сидельников: — Пошли.

Они идут к трупу. Там два убитых пса.

Сидельников: — Нож есть?

Мутный достает кавказский кинжал.

Сидельников: — Трофейный?

Мутный: — Ага. Чеха одного взяли, у него был. Я ему этим же ножом гуимплена сделал. Вэвэшники научили.

Сидельников: — Как это.

Мутный проводит пальцем по лицу, показывая, как вспорол чеху рот от уха до уха.

Мутный: — Человек, который смеется.

Сидельников два раза тыкает нож в землю, потом обтирает его об штанину.

Мутный: — Давай освежую. Я умею.

Вдвоем они освежевывают псов.

Костер. На листе железа солдаты жарят мясо. Кругом стреляют, хлопают два разрыва от мин, дом справа горит, через двор ведут раненного, стоит сожженная бэха.

Сидельников берет кусок собачатины, пробует.

Сидельников: — Пинча, у тебя кетчуп был.

Они поливают мясо кетчупом, Мутный перемешивает его кинжалом, все берут по куску. Мутный роняет свой кусок на землю, поднимает его, обтирает об штанину, кладет в рот.

Мутый: — Вкусно.

Пинчер: — На говядину похоже.

Мутный: — Говорят, это дача Масхадова. Там джип бронированный стоит.

Пинчер: — Не ходи туда больше. Там одни растяжки, все заминировано.

Мутный: — Откуда знаешь?

Пинчер: — Саперы говорили.

Над их головами шуршат два снаряда. Солдаты смотрят в небо, потом на две девятиэтажки — туда, куда снаряды должны упасть. Снаряды ложатся в верхние этажи.

За домом хлопает разрыв. Солдаты пригибаются. Вокруг них россыпью падают комья земли. На противень падает здоровенный осколок, Мутный скидывает его штык-ножом на землю.

Сидельников: — Романыч, принеси воды.

Романыч берет котелок, зачерпывает жижу под ногами, протягивает Сидельникову.

Сидельников: — Сука. Чай есть?

Пинчер: — Есть.