хоть какой-нибудь толк...

Саша вздрогнул и прислушался к ощущениям собственного организма, по обыкновению работавшего как часы. Может, Кате донорская почка нужна?.. Сказали бы уж...

Катя и всё с нею связанное для него было во-первых. А во-вторых, последнее время ему решительно не нравился Серёжа Плещеев. Со 'Смертью Погонам' происходило нечто не менее таинственное, чем с Катей, хотя и совсем в другом духе. Вот уже несколько дней Сергей Петрович был ужасно корректен, предупредителен и задумчив. Сколько Саша знал шефа, подобное с ним до сих пор приключалось, только когда от него в очередной раз навсегда уходила супруга. Но теперь?.. Плещеев раза два в день звонил Людмиле по телефону, блестя при этом глазами, как влюблённый мальчишка, и рубашки надевал исключительно голубые, причём каждый день свежие.

А на сотрудников (думая, что никто не заметит) поглядывал так, словно потихоньку с ними прощался. Какие выводы из этого следовало сделать?..

Если бы Саша мог сейчас думать в полную силу, он бы выводы, наверное, сделал. И не исключено даже, что правильные. Но что поделаешь! Ни о чём, кроме Кати и её невыясненной болезни, он был сейчас не способен. И вообще, трагическая любовь, да притом не первый год длящаяся, умственных способностей, как известно, человеку не прибавляет...

Надежда Борисовна открыла дверь, и Шушуня вылетел в прихожую с радостным криком:

- Дядя Саша!.. А я стихотворение сочинил! Сам, честное слово!..

- Тихо, Шурочка, - поспешно одёрнула его бабушка. - Нельзя кричать, мама болеет!

Саша подхватил тёзку, и чужой сын привычно устроился у него на руке. В это время дня ему вообще-то полагалось быть в детском саду, но шея у Шушуни была обвязана тёплым платком - не иначе, простыл. Мало хорошего и само по себе, и ещё потому, что у Саши имелся к Надежде Борисовне разговор. При котором мальчику совсем ни к чему было присутствовать...

Командир группы захвата слегка подкинул тёзку на локте, отчего тот счастливо засмеялся и обхватил его руками за шею.

- Какое стихотворение? - спросил Саша очень таинственным шёпотом.

- Про Дракона и Муську... -тоже шёпотом ответил Шушуня.

Дракоша - пёс,

а Муська - кот.

И совсем не наоборот...

Саша свёл брови, глубоко задумавшись над услышанным.

- Стихи замечательные, - сказал он затем. - Только в одном месте... мне показалось...

Шушуня смотрел на него в полном отчаянии. Пятилетним поэтам всегда кажется, что строчка, явившаяся на ум, есть самый прекрасный и окончательный вариант, лучше которого придумать уже ничего невозможно.

- Насчёт того, что Муська - кот, - сказал Саша. - Если бы она была котом, она Тимофею была бы не мамой, а папой. Мыто с тобой знаем, что к чему, но другие могут и не понять...

С этой логикой было трудно поспорить. Шушуня глубоко задумался и обречённо спросил:

- А как лучше?

Если Лоскутков что-нибудь понимал, малыш был близок к слезам. Вот сейчас дядя Саша прямо с ходу скажет стихотворение, и, конечно, оно будет гораздо лучше того, которое он целый день вчера сочинял... Потому что у взрослых всегда получается лучше, и они норовят сделать всё за тебя, чтобы ты сразу увидел, как надо. Потому что они давно позабыли, какое это блаженство, когда что-то впервые сообразишь или сделаешь САМ...

- Я, братишка, так навскидку не знаю. - Саша покачал головой. - Тут мозгами шевельнуть надо. Чтобы потом выйти во двор, кому-нибудь рассказать, и тот сразу представил...

Вид у Шушуни стал ужасно сосредоточенный. Он шевелил мозгами. Саша поставил его на пол:

- А ещё лучше, тёзка, ты попробуй-ка Муську Драконом нарисовать. Не слабо? Так и стихи, между прочим, лучше придумываются...

- Не слабо! - заверил его Шушуня. И с прежним сосредоточенным видом отправился рисовать. Лоскутков проводил его взглядом.

Надежда Борисовна повела Сашу в кухню:

- Дайте я вас хоть чайком попою... Гулять-то нынче не стоит, вон погода какая...

- Надежда Борисовна, а как Вера? - спросил Саша.

- Сосёт он её изнутри...- Глаза Шушуниной бабушки немедленно заблестели от слез. - Все соки последние... И такая боль... каждую ночь криком кричит... Да ещё подруга эта с работы, Татьяна... У неё последнее время на всё один разговор - Господу Богу молиться и во всём каяться... Бог и спасёт... Я вот старый человек, а и то... Ну вот в чём, Саша, скажите, Верочке каяться? Разве только в том, что на свет родилась? Что охламона этого полюбила, человеком его сделать хотела? Что сынка ему родила?..- Надежда Борисовна утёрла глаза краем передника. - Татьяна вчера вот батюшку привела... а святости в нём... название одно... после Верочки даже нас не постыдился, чуть не прямо при ней давай руки спиртом тереть... Да что я вам всё...- Она спохватилась и пододвинула Саше баночку 'витамина' - протёртой с сахаром чёрной смородины. - Вы пейте, Сашенька, пейте...

- Надежда Борисовна, я не так просто спросил, - сказал Саша и положил руки на стол. Он не мог заставить себя притронуться к чаю. Всякий раз, когда его в этом доме чем-нибудь угощали, ему казалось, будто он, здоровый мужик, объедает сирот. А уж сегодня... особенно. - Надежда Борисовна, - повторил Саша, - я тут поговорил кое с какими хорошими докторами. Очень хорошими. Всё рассказал... И они мне посоветовали раздобыть для Веры направление в хос-пис...

- Что?..

- В хоспис. Это такое медицинское заведение... для очень тяжёлых больных. Я сам съездил вчера, посмотрел. Уход замечательный, лекарства какие угодно... обезболивающие... и родственникам - пожалуйста... чтобы человек спокойно, с достоинством...

Говорить об этом с матерью Веры оказалось чудовищно трудно. Саша смотрел в стол, на котором лежали его стиснутые кулаки, и до него не сразу дошло, что Надежда Борисовна его просто не слышала.

- В хоспис?.. - медленно переспросила она, когда Саша осёкся на полуслове и вскинул глаза. Взгляд Надежды Борисовны был чужим и враждебным. - В хоспис? Как же, знаем, знаем, Татьяна давеча говорила, - недобро усмехнулась она. Это, значит, вы нам такое место нашли, где раковых усыпляют?..

Пенис топтался на сыром ветру и с ненавистью поглядывал на празднично-кружевной сруб 'кормобазы'. На подпёртое нарядными столбиками крылечко, на маленькие окошки, из которых лился тёплый электрический свет... Когда кто-нибудь входил-выходил из дверей, следом вылетал шлейф совершенно невозможного запаха. Пахло растопленным маслом, шипящими сковородками, сметаной, вареньем... Вывеска изображала пузатого мужика в рубахе навыпуск, сидящего перед самоваром. Мужик словно бы в изумлении взирал на гигантскую стопку блинов и, радостно разводя руками, изрекал светящуюся надпись: 'Блин!' И До чего хорошо было, наверное, смотреть оттуда в окошечко на зимнюю питерскую непогодь. Совсем не И то, что стоять, блин, снаружи и ждать, ждать...

На плече у Пениса висела тяжеленная сумка, и кто бы только знал, до чего она ему надоела. Временами, когда становилось невмоготу, он ставил её наземь, но сумка стоять не хотела и упорно валилась. Пенис всякий раз её поспешно подхватывал. Бензин не вода, его, говорят, просто так в кока-кольной бутылке под крышечкой не удержишь. Разольётся ещё. И будет как в боевике, И когда кому-то грозят пистолетом, потом в конце концов И жмут на крючок - и волына, вместо того чтобы выстрелить, лишь беспомощно щёлкает. Пенис шмыгнул носом, расклеившимся от холода, и завистливо покосился на Фарадея. Тому всё было нипочём - он легко держал на плече сумку, в которой были не паршивые пластиковые бутылки, а самая настоящая канистра. Десятилитровая... Пенис переступил с ноги на ногу. Его трясло то ли от холода, то ли от нервного напряжения, то ли просто от страха. Ну ничего. Теперь уже скоро.

Они 'припухали' в углу площадки перед недавно открытым 'Блином', а на той стороне вымощенного плиткой пространства стоял большой оранжево-красный автобус с летящим ястребом, нарисованным на борту, и финскими номерами.

Их цель. Всё началось с того, что Кармен подслушал чей-то