сооружение родильного дома. Темные потолки, темные панели на стенах из какого-то тяжелого дуба, даже подвескн массивной люстры и те темные.

Сквозь широкие окна света вливалось немного, его не пропускали толстые стволы сосен, их мохнатые кроны, угрюмо нависшие пад зданием. В полутемном пале было безлюдно. Врачи и медсестры в белых халатах проходили редко. Торопливая походка, приглушенные коврами шаги делалж их похожими на призраки.

'Страдные людд немцы, - думала невпопад Зарема, чтобы хоть как-то отвлечься от суровой действительности. - Строят добротно, прочно, но как будто бы умышлсппо подбирают мрачные тона. И как у них архитекторы не могут понять, что жилище по душе человеку, когда оно веселое, светлое. А у них все давит на психику, на настроение'.

Время тянулось мучительно долго. Ей страшно захотелось есть, только сейчас она вспомнила, что уехала с аэродрома, не пообедав. Но какое значение имели теперь все её желания, если там, в операционной, охваченный жаром, метался её Николай. В далеком коридоре хлопали двери и раздавались приглушенные голоса. Давешняя пожилая сестра с холодно-непроницаемым лицом промчалась милю, и Зарема не выдержала, умоляюще спросила: 'Ну как там?', но та даже не удостоила её взглядом. Потом, когда сестра снова шла через приемную, неся в руках металлическую ванночку с хирургическими принадлежностями, Зарема повторила свой вопрос и услышала раздраженное: 'Скажем'. Зарема не заметила, как наступил вечер. На окна опустились светомаскировочные шторы, в неуютном холле вспыхнул электрический свет, которого опа так давно не видела, находясь все время на фронтовых аэродромах. В одной из операционных раздался крик, и у неё перехватило дыхание при мысли, что это мог кричать её Коля. Но голос был явно непохожий, и опа успокоилась. Постепенно её начало клонить в сон.

Зарема сочла неприличным дремать в эти часы ожидания, когда хирурги борются за жизнь самого дорогого ей человека. Чтобы глаза не слипались, она стала читать столбцы стенной газеты, вывешенной в холле.

Она рассеянно скользила глазами по столбцам стенгазеты, читала юмористические надписи под карикатурами, высмеивающими нерадивых медсестер, а сама думала только о нем. 'Сколько крови было потеряно, - ужаснулась опа, - а как побита осколками плоскость и пилотская кабина. Живого места нет. А комбинезон, набухший от крови. А его голос, такой слабый и тоскливый.

Милый Коля. Он хотел сесть рядом с капониром, чтобы увидеть меня. Значит, он боялся, что погибнет. Он и сейчас, наверное, мечется между жизнью и смертью... только бы он остался жить!'

Чье-то теплое дыхание, как облачко, коснулось её затылка. Магомедова порывисто обернулась. Нет, интуиция её не подвела. За спиной на самом деле стоял пожилой высокий человек в белом халате и в белой шапочке. Он неторопливо снял эту шапочку, обнажив седую лысеющую голову.

- Стенгазетой любуетесь, милейшая. Так, так, - произнес он тихим тенором. - Что же, и это разрядка в минуту напряжения.

У него было узкое лицо с глубокими морщинами на лбу и у рта, светло-серые глаза. Гладко выбритый подбородок был отмечен небольшим шрамом. Густые, совсем седые брови низко нависали над глазницами. Под халатом на узких плечах вырисовывались погоны. Судя по тому, с какой поспешностью окружили его сестры и с каким молчаливым почтением смотрела на него та пожилая, с непроницаемым лицом, Магомедовой подумалось, что этот человек один из главных в госпитале.

- Стол убирать, товарищ подполковник? - спроспла его пожилая.

Он коротко кивнул:

- Да, на сегодня хватит, - и с какой-то грустью посмотрел на своп растопыренные пальцы. Зарема заметила - пальцы чуть-чуть подрагивали, а когда, внимательно посмотрев на нее, незнакомец слегка наклонился, она ощутила тонкий, едва уловимый запах спирта.

- Вы хирург? Вы его резали? - всполошилась она.

Незнакомец укоризненно покачал головой, и на его тонких, синеватых от усталости губах промелькнула усмешка.

- Ай-ай-ай! Зачем же так беспощадно? Я же не палач все-таки.

- Ой, извините, - смешалась она. - Но как он?

Что с ним? С Колей? Скажите, пожалуйста, не томите, - и она для самой себя неожиданно разрыдалась.

Она плакала, не закрывая лица. Щеки её моментально стали мокрыми, рот некрасиво задрожал, и лишь продолговатые черные глаза оставались чистыми и тревожноодухотворенными.

- Вы имеете в виду старшего лейтенанта Демина? - мягко сказал хирург. - Счастливая вы. Пока шла операция, он много раз называл ваше имя. Мне даже теперь и знакомиться с вами легко: вас я знаю, осталось представиться самому. - И он протянул руку: - Подполковник медслужбы Дранко, главный хирург. Да, я действительно, как вы удосужились тут выразиться, 'резал' вашего Николая. Отменный парень, вел себя как подлинный ас. Стонал и то глухо, будто извинения просил.

Я велел сложить семнадцать осколков, вынутых из него.

После свадьбы в семейном музее можете хранить для поюмков.

- Доктор, вы сказали 'после свадьбы', - вся встрепенулась Зарема. Значит, он...

- ...умирать не собирается, - закончил Дранко. - Ранения для жизни не опасные. Он потерял много крови, но и это не самое главное. Хуже другое задет нерв правого глаза. Но об этом потом. А в целом ничего страшного с вашим Николаем не произойдет. Попрыгает месяц-полтора на палочке и будет жених что надо.

И вообще милая девушка, вы должны знать, что хирург Дранко вернул к жизни всех до единого из летчиков, попадавших к нему на операционный стол. - Он вдруг осекся и как-то болезненно сузил глаза, словно смотрел на яркий свет и не мог этого яркого света выдержать. - Всех, кроме одного... Дранко повернулся и вышел из холла, высокий, негнущийся. Сестры молча последовали за ним. На пороге он, не оборачиваясь, громко сказал: - Сегодня в палату вас не пущу. Сейчас вашему Николаю сделали укол, он спит. Сон для него лучший лекарь. А вот завтра - пожалуйста...

Все ушли, лишь Зарема осталась в мрачном холле.

Но теперь одиночество больше не тяготило её. Она знала, твердо знала: Николай будет жить. Этот странный, грустный пожилой хирург развеял все опасения. Значит, Коля дышит, и крепкое, сильное тело его свободно от осколков, а на раны наложены бинты и повязки но всем правилам медицины. А раз он жив, то все в этом мире остается по-прежнему, и уже можно дышать сыроватым весенним воздухом этого чужого края, смотреть в окошко на багровый серп месяца и думать, думать о будущем.

Она оы, наверное, долго ещё предавалась размышлениям, но в эту минуту через холл пробегала сестра-блопдиночка, одна из тех, что помогала переносить раненого Демипа с брезентовых носплок на тележку. Увидев Зарему, она вдруг остановилась, голубые глазки удивленно окинули её с головы до ног.

- Здравствуй, - сказала она, делая шаг навстречу.

Магомедова подняла голову, не зная, как себя повести, но лицо у медсестры было таким подкупающе добрым, что Зарема тоже заулыбалась и почувствовала к ней сразу расположение.

- Здравствуй, - сказала она.

Обе с минуту разглядывали друг друга, и лица у обеих были глуповато-веселые.

- Ты чего смеешься? - звонким голосом спросила медсестра.

- А ты? - вопросом на вопрос ответила Зарема.

- Я? - всплеснула руками блондинка. - А мне всегда весело. Меня, когда поп крестил, сказал, что пупок не на месте и от этого много буду смеяться. А к вечеру знаешь как? Намотаешься за день как лошадь - с утками и клизмами. Поневоле засмеяться охога. Нельзя же все двадцать четыре часа ходить, как заводная машина, - она кивнула на показавшуюся в коридоре молчаливую пожилую сестру с птичьим лицом и прыснула в кулак. Та неодобрительно посмотрела в их сторону и скрылась. Зарема с радостным удивлением рассматривала розовощекую девушку, проникаясь к ней почему-то все большей симпатией.

- Знаешь что? - громко сказала блондинка. - Давай знакомиться. Я Ильинская. А. зовут меня Евгения. Можешь просто Женькой звать, не обижусь. Меня так многие здесь зовут: и раненые и здоровые. Ты артисга Игоря Ильинского знаешь?

- Ну да, - кивнула Зарема.