Заморин и Рамазанов на куче замасленных брезентовых чехлов, защищавших 'тринадцатую' в дожди, метель и стужу, беззаботно резались 'в дурачка'. На том месте, где недавно стоял горбатый ИЛ, остались лишь следы резиновых шин да лежали деревянные колодки, убранные из-под колес перед взлетом. Соседние стоянки тоже были пусты. Ни одного звука над аэродромом. Холодно светило багровое солнце, никнущее к земле. У командного пункта беспокойно расхаживало несколько человек. Это начальник штаба и его свита.

Иногда из-под ладоней смотрят они на запад, стараясь сократить ожидание. Напрасно так рано! Надо терпеливо ждать ещё одиннадцать мгнут. Зарема это знает точно, потому что перед вылетом на боевое задание Леня отдал ей свои часы, весело пошутил:

- Если в девятнадцать десять увидите пас на горизонте, заказывайте духовой оркестр. Возвращаемся с победой.

- Ладно, ладно, потише насчет духового оркестра и победы, - остановил его Демин. - Плохая примета.

И двадцать четыре экипажа ушли за линию фронта громить опорный пункт противника западнее Киева, объятого дымом и пламенем.

Зарема ненавидит эти минуты ожидания за их однообразную тоскливость, за возможность обернуться бедой. Один раз это уже было. Она ожидала самолет командира, полетевшего на штурмовку вместе со старшим лейтенантом Белашвили. Пришло расчетное время посадки, а горизонт был чист. И только с восьмиминутным опозданием вернулись самолеты. Сколько она пережила за эти восемь минут, если бы кто- нибудь знал! Сидя на зэмле за горкой деревянной тары из-под стокилограммовых бомб, она одну страшнее другой рисовала себе картины гибели ИЛа с хвостовым номером тринадцать.

А когда он сел и она, смахнув слезы, кинулась встречасть командира замерла от удивления, потому что сухой и строгий Николай Демин плакал. К нему на стоянку прибежал разъяренный Белашвили, хотел за что- то ругать, но Демин произнес одну короткую фразу: 'Это я за нее, за Верку!' - и Белашвили опешил. Пояже узнала: Верка - это сестра командира, повешенная фашистами. И тогда ей так жалко стало Демина. Она была с ним на редкость предупредительна, выполняла каждую его просьбу или команду. Но разве он что- нибудь понял, эют сухарь, ничего не признающий, кроме своего ИЛа и полетов? Его прищуренные от солнца глаза из-под нависших бровей смотрели на неё так же строго, как и на остальных.

И тогда ведь он ничего не понял, когда, сидя у костра, она его спросила, можно ли одновременно любить двоих. Она хотела его разыграть, задеть за живое, но Демин лишь одарил её неодобрительным взглядом, объявив, что настоящий человек в своих чувствах раздваиваться не должен. Подумаешь, открыл Америку. Можно думать, что она сама этого не знала! Да разве она раздваивается? Только его, Демина, решительного и немножко сурового, прямого в своих поступках и оценках, любила она затаенно. За внешней замкнутостью и сухостью она первая разглядела в лейтенанте прямоту и огромную смелость. Чудной человек! Неужели он не понял, что, когда, опираясь на плечи его и Пчелинцева, ковыляла Зарема на самолетную стоянку, волоча вывихнутую ногу, одного его обнимала она нежно. Упрямый человек, ничего не желающий знать, кроме своего самолета!

А вот Пчелинцев её любит, любит пылкой открытой любовью и, вероятно, будет искать случая с ней объясниться. Что она ему тогда ответит? Ведь жаль будет обидеть веселого, умного Леню, такого искреннего и простодушного. Нет, она обязана заранее остудить его порыв.

Оп прозорливый и все поймет. И тогда не понадобится искать слова, чтобы смягчить короткое 'нет'. Они оба ей дороги, но она никогда пе любила двоих. Был и есть только один, Демин, и к нему она привязалась задолго до того, как в их экипаж пришел назначенный воздушным стрелком Пчелинцев. Но лейтенант не хочет этого замечать. Странный человек, влюбленный в свой ИЛ, и только!

Па куче брезентовых мешков продолжалась наивная карточная игра.

- Король козырной! - восклицал 'папаша' Заморил. - Чю, съел, Казань-Самара!

- А Казань-Самара его тузом... якши тузом, - хохотал Рамазанов. Бери, бери, Пахомыч, богатый будешь, сдавать новую колоду будешь.

- Да ну его к ляду, - проворчал механик, - идем посмотрим, время подошло.

Они вышли на середину стоянки. Они тоже волновались и сделали вид, будто не заметили томящуюся Зару. Они были очень деликатными. Девушка посмотрела на часы. Ровно девять минут восьмого. Она сильнее вдавила в рыхловатую от песка землю конец палки. И почти тотчас же ободряющий басок Заморила возвестил:

- Бона! Видишь, Рамазан, первая шестерка обозначилась. Я же говорю, если подполковник Заворыгин повел сам, домой тютелька в тютельку возвратятся!

Зара уже различала на горизонте шесть быстро набухающих точек. Шесть тонких струй отработанного бензина стелились за ними. С каждым мгновением эти точки приобретали все отчетливее очертания самолетов, И вслед за ними водопадом обрушивался на землю гул двигателей.

За первой шестеркой появилась вторая, третья. Магомедова спокойно пересчитывала самолеты. И лишь когда появилась последняя, замыкающая группа, сдержанность покинула её. Девушка пересчитала ещё раз слабо заметные на горизонте пунктирные точки и радостно закричала:

- Василий Пахомович! Все шестеро идут. Значит и наши с ними.

- А как же иначе могло быть, дочка? - откликнулся механик.

Гудели над аэродромом моторы, взвихривалась пыль под колесами рулящих машин, скрипели тормоза. Заморин и Рамазанов во время выруливания на старт часто сопровождали свою родную 'тринадцатую'. Лежа на плоскостях, они следовали с самолетом до самой взлетной полосы и только там спрыгивали на землю, делая напутственные знаки летчику. Там кончалось равенство наземного и воздушного экипажей. Один оставался на летном поле, другой взмывал в небо.

При посадке механик и моторист безропотно ожидали, когда самолет неторопливо дорулит до стоянки и развернется на ней. Черный диск от винта сначала побелеет, затем перестанет быть слитным, и каждая из трех лопастей обретет свои очертания. Затем все медленнее и медленнее начнут проворачиваться стальные лопасти и наконец застынут. И наступит минута, давно ожидаемая теми, кто на земле. Распахнется крышка фонаря кабины, и летчик, живой и невредимый, спрыгнет с плоскости на траву.

Так было и на этот раз. Одной из последних заруливала на стоянку 'тринадцатая'. От глохнущего мотора взметнулась сухая струя пыли, дохнула на встречающих заставив их на мгновение отвернуться. Пчелинцев первым выпрыгнул из задней кабины и сорвал с потной головы шлемофон. Черные глаза из-под длинных, стрельчатых, словно нарисованных ресниц, тая усмешку, взглянули на Магомедову.

- Миледи! - воскликнул он бойко. - Сообщаю, что мы прибыли в полном здравии и благополучии, чего по скажешь о фрицах, побывавших под нашим огнем. Командир зажег четыре автомашины.

- Какие вы молодцы, что живые и невредимые! - - обрадованяо ответила Зарема, чувствуя, что сержант ловит её взгляд горячие своими глазами. Но она нарочно отвела свои.

- А как ваша маленькая ножка? - продолжал Пче. - яинцев. - Когда я могу рассчитывать на тур вальс' с вами?

- Скоро, Леонид, очень скоро, - рассмеялась она, но глядела сосредоточенно совсем в другую сторону.

Винт замер. из пилотской кабины медленно и кособоко вылез Демин, тяжело соскочил с крыла. Отряхивая ладони, приблизился к ним.

- Ну вот и все, - промолвил он о усталым вздохом, - на сегодня отряботались.

- А мы вас так заждались, товарищ командир, - тихо сказала девушка и, спохватившись' прибавила: - Вас обоих, конечно.

Демин мысленно отметил эту заминку в её речи и вдруг посмотрел на неё как-то тепло, совсем не так, как обычно глядел на эту худенькую оружейницу, отдавая ей распоряжения.

- Спасибо, Зарема, - проговорил он тихо, и в голосе его послышалось волнение. - Когда тебя ждут, надо всегда невредимым приходить оттуда. Кстати, вы слишком часто перегружаете свою речь двумя словами.

- Какими же? - поинтересовалась она с любопытством.

- 'Товарищ командир да товарищ командир...'

- Ах. это, - засмеялась девушка. - Но как же это исправить?

- Ну именуйте меня хотя бы по имени-отчеству, Николаем Прокофьевпчем. Когда большого начальства