- Идеально чиста. Ни одного самолета, пи нашего, пп геринговского.

- На всякий случай посматривай.

. - Есть, товарищ командир.

- А как Зара?

- Смотрит на меня квадратными от счастья глазами и улыбается.

- Значит, полный порядок. Передай ей привет. - И Демин рассмеялся.

Тридцать шесть штурмовиков в кильватерной колонне - это сила. Огромная сила! Это тридцать шесть смертей для врага, в какую бы броню он ни был одет. Лететь в такой колонне сущее удовольствие, потому что ты хорошо знаешь: к ней не так-то легко подступиться вражеским истребителям. Это совсем не то, чго заходпть пад полем боя на цель в составе шестерки или тем более четверки. Там ты со всех сторон открыт для огня и чувствуешь себя голым на глазах у толпы. Из каждой балочкп тянется к тебе пулеметная трасса, с высоток посылают в небо свинцовые гостинцы зенитные установки среднего и крупного калибра. И только твердая рука, заставляющая постоянно маневрировать самолет, спасает экипаж.

А если колонна в тридцать шесть моторов появится над полем боя, достаточно двум четверкам на бреющем проштурмовать зенитные точки, и небо будзт свободным для атаки. Весело вести самолет в такой грозной колонне!

Демин слушал бодрую песню мотора и вел самолет по прямой настолько точно, что ручкой почти не приходилось делать движений. В голове у него рождались не совсем гладкие, но звучные, как ему думалось, стихи. Казалось, не он их придумывает, а кто-то другой быстро и настойчиво вколачивает в сознание, как гвозди в податливую стену. И он уже напевал про себя:

Ты лети, штурмовик,

Ты звени, штурмовик.

К твоему я напеву привык.

Твой напев для меня - Это сила огня,

Для врага это 'черная смерть'.

От зениток спасет меня наша броня,

А фашисту придется гореть

'Знал бы этот хвастунишка Пчелинцев, какие иногда вирши его командир экипажа выдает, - с гордостью подумал о себе Демин, следя за интервалами, а то полагает небось, что я сухарь, поборник уставов. А, да черт с ним! А в его отношения с Заремой надо вмешаться.

Пусть пореже строит ей глазки. Не нужна мне такая любовь в экипаже. Только как это пресечь?' И Демин вздохнул, подумав, что здесь он совершенно бессилен.

Мотор его 'тринадцатой' гудел ровно и ободряюще.

На высоте тысяча двести метров шел на запад, к линии фронта, боевой авиационный полк. Тридцать шесть горбатых зеленых ИЛов. Тридцать шесть летчиков,

Тридцать шесть воздушных стрелков.

И одна девушка.

'Милый ты мой воздушный заяц!' - думал о ней Демин.

* * *

История с незаконным перелетом Магомедовой на новый аэродром стала известна командиру полка, и он вызвал к себе Демина. Было это среди дня, в обеденный час, когда в штабной землянке толпились летчики, ожидавшие дежурной машины, чтобы ехать в село, где находилась столовая. Когда Демин вошел, подполковник Заворыгин, мрачный, сидел за столом, узкая его ладонь с набрякшими венами лежала на полевой карте.

- Всех прошу выйти, - сказал он, не обратив никакого внимания на доклад лейтенанта Демина. Когда землянка опустела, он кивнул Николаю на табуретку и спросил: - Зачем девку посадил в кабину?

У Демина похолодело внутри. Подполковник был хмур, короткая его прическа воинственно топорщилась, серые глаза буквально буравили.

- Для тебя что - уставы летной службы не обязательны?

- У неё нога болела, - тихо выдавил лейтенант. - Вывихнула.

- Сдал бы врачу.

- Чтобы он оставил её в госпитале, а потом и совсем бы отчислили из части?

- Ну и что же. В любом полку оружейницы нужны, Демин вскинул голову и перешел в наступление.

- Она отличная оружейница. Разве можно разбрасываться такими? И потом, она к нам так привязалась.

- К кому это - к нам? - насмешливо уточнил Заворыгин. - К тебе, что ли?

Демин зло сузил глаза.

- Я так и знал, что вы плохое подумаете. А её весь экипаж уважает. За характер и за то, что она такая чистая, искренняя!

Заворыгин потянулся за папиросой.

- Смотри, однако, как ты защищаешь свой экипаж.

Муньке-тер, ничего не скажешь. Но ведь летные инструкции нарушать-то нельзя, иначе у нас не полк, а черт знает что будет.

- Накажете? - мрачно опустил голову Николай.

Он до ушей покраснел от одной мысли, ч го история с перелетом Заремы станет достоянием всего полка и тогда ему и ей не дадут прохода. Заворыгин отложил папиросу.

Странные отношения связывали Заворыгина и Демина.

Сколько доброго сделал Демину этот пожилой и с виду ворчливый человек, умудренный прожитыми годами! И делал это доброе тихо и незаметно, так что не сразу мог догадаться Николай, что строгостью и напускной придирчивостью Заворыгин его воспитывает. Из уст самого подполковника услышал как-то скупой рассказ про то, как помер много лет назад в тесном номере дальневосточной гарнизонной гостиницы от дифтерита сын его Витька.

На глазах у летчика задушила мальчонку подлая болезнь, от которой в ту пору не было у человечества надежной защиты. Помнится, что, рассказав об этом, спросил тогда будто невзначай:

- Ты вроде безотцовщина, Николка?

А он не уловил сердечности в его голосе, принял слова командира за насмешку, задиристо ответил:

- Вам это лучше должно быть известно. Мое личное дело у вас.

- Чудак! - примирительно усмехнулся Заворыгин - Я же по-хорошему спрашиваю, а ты, как драчливый козел, ерепенишься. Разве так можно? Эх, Николка, Николка! Способный ты парень, но откуда у тебя это тщеславие? Всегда рвешься быть первым и надеяться на одного себя хочешь в трудные минуты. Маршалы и те советуются. Подумай, пока не поздно, сынок.

Демин хотел было вспылить, но мягкое и какое-то грустное и одновременно доброе выражение командирских глаз вовремя остановило его. И впервые царапнула по сердцу неожиданная мысль: 'Да ведь он же меня, как собственного сына, воспитывает. А я...' Но прошли дни, и этот разговор забылся. А сейчас Заворыгин вернулся к той же теме.

- По головке тебя не поглажу, а наказывать тоже не буду, - сказал он. - Чест-ь твою сберегу.

- Спасибо, товарищ подполковник, - выдавил покрасневший до ушей Демин. Заворыгин вдруг встал, приблизился к нему и неожиданно положил на светлую голову лейтенанта сухую цепкую ладонь, ласково взъерошил ему волосы.

- Эх, сынок, сынок, как же тебе не стыдно? Я разве, по-твоему, зверь? Не могу понять человеческого порыва? Ну почему не пришел и не посоветовался. Все сам да сам. Хороший ты парень Демин, но есть в тебе плохая черта. Уж больно индивидуализмом от тебя отдает.

Истребляй его, пока не поздно. Мешать ведь будет. И не только в полетах - в жизни...

Покинув КП и шагая по летному полю к стоянке, Демин внезапно подумал о том, что всего лишь второй раз за жизнь опустилась так вот нежно мужская рука на его непутевую голову. Первый раз это сделал их предрайисполкома Долин, и второй раз это случилось сейчас.

Оружейница Магомедова неторопливо расхаживала по опустевшей самолетной стоянке, опираясь на суковатую свежеоструганную палку. Эту палку ей подарил 'папаша' Заморин, а веселый Пчелинцев вырезал на ней маленькое сердечко, пронзенное стрелой. Палка отдавала клейким запахом молодого дерева. Если говорить почестному, то в самодельном костылике Зарема совсем не нуждалась. Вывих уже прошел, прихрамывала она едва заметно, да и то при самых резких движениях.