Веру Николаевну заворачивают в большие полотенца. А оказывается, у нее есть и однокомнатная квартира! Везет же некоторым! Он прямо так и сказал:

- Ты однокомнатную продай мне! Ты же переедешь в трехкомнатную. Сколько тебе за нее надо?

Жизнь тысячу раз доказывала человечеству невыгодность вранья, и тем не менее каждый отдельный человек врет как сивый мерин и потом непременно напарывается на собственную брехню собственным же брюхом.

Заегозилась Вера Николаевна, занервничала, поднялась было, но Кулибин опрокинул ее на подушку и положил сверху ногу для страховки, чтоб не дергалась, а дала ответ.

В результате Кулибин остался ночевать. Это была первая ночевка с Верой Николаевной, и то, что она не возражала, давало надежду, что он ее уломает. Она же думала о другом: Вадим Петрович, конечно, разворачивал на ней полотенце, но никаких гарантий при этом не давал. Кулибин тоже не давал, но он сейчас в шахе и мате, и тут, как говорится, возможны варианты.

Утро, которое, как известно, мудренее, выдало такой проект: Кулибин добавляет нужную сумму, деньги от продажи комнаты пойдут на мебель, потому что у тетки одна рухлядь, и они поженятся. Потому что у них - чувство. Чувство родилось ночью, пока они спали, первой проснулась женщина и подумала, что ей нравится просыпаться с мужчиной, конечно, она этого никому не скажет, но у нее в первый раз дошло до такого момента. Все ее возлюбленные всегда уходили до ночи.

Кулибин же остался. Проснувшись в общем тепле, он вспомнил Ольгу, ее отдельность последнее их время в собственном одеяле, ее гнев, когда он посягал на ее территорию, подумал, что, в сущности, он человек простой и ему нужна безыскусность семейных отношений, и нечего тут мудрить. Где это он будет искать себе другую женщину, да еще с квартирой, если есть готовая, почти своя, вполне образованная женщина-физик, с корветом на шкафу и планами на мебель.

Они повернулись друг к другу и так родственно и тепло обнялись, что о чем там говорить еще. В 'барачные услуги' Кулибин шел уже спокойно, как к себе домой, Вера Николаевна мимолетно вспомнила Вадима Петровича и неприятную ей привычку грызть ногти - они у него были обкусаны до крови, а он все рвал и рвал бахрому за-усениц.

Будем считать, что жизнь Кулибина устроилась счастливей, чем можно было ожидать для нашего времени. Ольга добавила деньги, она была обескуражена тем, каким довольным выглядел бывший муж. Ольга даже пристала к Маньке, чтоб та ей поподробней описала 'мачеху'. Манька же верещала от счастья, что с физикой у нее теперь будет о'кей, одной заботой меньше, а что касается самой Веры Николаевны...

- Ну, мам... Она баржа... По определению...

- Что это значит? - спросила Ольга.

- Баржа, и все. Посмотри в словаре.

Ольга нарушила наши правила не приходить ко мне, заведенные еще в эпоху Членова, и явилась совсем уж не по правилам - без звонка.

- Слушай, - сказала я, - так не делается.

Я на ходу убирала что-то ненужное и лежащее не там, но она махнула на меня рукой:

- Брось! Я пришла, а ты мне объясни. Почему я страдаю оттого, что он женился? Где были мои карие очи? Почему они не увидели такой вариант?

Я ей сказала, где они были. Ольга с невероятным интересом выслушала перечень своих интересов на стороне, куда и были обращены ее очи.

- Какой прискорбный реестр! - сказала она насмешливо. - Фантастика! Ни один не лучше Кулибина. Членов? А что Членов... Я так капитально его забыла, что даже плохо помню его лицо... Вот странно... Именно его помню хуже всех. С чего бы это?

- Со старания забыть...

- Тогда бы помнила замечательно. Это же типичный случай 'не думай про обезьяну'.

- Он разошелся с женой, - сказала я. - Те связи, которые были так важны в прошлые времена, тю-тю...

- Откуда знаешь?

- От соседей. Оксана Срачица ведет репортаж. Членов твой взял за себя соплюшку, лет двадцати.

- Потянуло на молодое мясо... А вот Кулибина нет! Взял ровню. Старую деву. Называется 'баржа'. Я им приплачивала за покупку квартиры.

- Тебе ничего не стоило его вернуть. Выставила бы за дверь молодое мясо по имени Миша, повинилась бы - и все было бы, как было...

- Мишку я выставила еще раньше. Это была дурь. Кулибин мне тоже не нужен. Это я по душевной пакости - ни тебе, ни мне - говорю. Мне нужен солидный мужчина. Профессор какой-нибудь. Банкир. Граф, наконец. У меня ведь все есть... Я в полном порядке. Но я, к сожалению, не феминистка. Мне надо приклонять голову на широкую и уважаемую грудь. Даже секс - черт с ним! Я хочу респектабельности и целования ручки.

- Сама не знаешь, чего хочешь...

- Высшей пробы хочу. Чтоб даже в самый что ни на есть момент не возникало легкого отвращения от существования физиологии.

- А куда ты, живая, от нее денешься...

- Не знаю... Но хочу князя по этому делу.

- Их сейчас как собак... Купи себе титул и тусуйся.

- Давай лучше выпьем, - сказала Ольга. - За сча-стье Кулибина. В конце концов, он отец Маньки. Зачем ушел, дурак? Потерпел бы чуток... Нет вру! Он мне не нужен... И никто на сегодня не нужен... Я объявляю пост... Буду молиться и вынашивать в сердце образ... Как Агафья Тихоновна или как ее там...

Тамбулов

Свалился, как снег с карниза. Дальний родственник по линии отца. Ольга смутно помнила его матушку, которая приезжала с Урала, когда она была девчонкой, невероятно окала и говорила: 'Ложьте, ложьте'. Именно это слово она употребляла чаще других - а может, его неправильность так врезалась в память? Поэтому, когда раздался телефонный звонок и некто сказал, что он Вася Тамбулов, Ольга чуть не сказала ему: 'Ложьте, ложьте', - засмеялась, смех естественным путем организовал радушие, гостеприимство, и Вася, как теперь говорят, нарисовался.

Это был большой бородатый дядька в больших мятых вещах, от него пахло хорошим одеколоном, который был использован не раз-два, а уже вошел в природу тела, в нитки вещей. Это было приятно и неожиданно. Оказалось, что он замдиректора большого института, которого нет ни в одном справочнике, что сам он уже сто лет членкор, что в Москве бывает часто, но первый раз останавливается частным образом - на гостиницу у института нет денег.

Он был необременительный гость: уходил рано, возвращался поздно, от Ольгиной стряпни отказывался по причине какого-то своего порядка еды. Вечерами они разговаривали. Его интересовало, как выкручивается в этой жизни Ольга, платят ли учительницам зарплату во-время. Он рассматривал дорогие безделушки, что стояли в серванте, хорошие картины, которые она давным-давно купила у одного теперь успешного художника, который был в свое время полунищим и стоймя стоял на морозе в Битце, чтобы продать хоть что-нибудь. Ольга покупала тогда интуитивно, завороженная мистическими сюжетами, явлениями фей и гномов, а больше всего солнцем, которое почему-то существовало на картинах в образе луны. Странный лунно-солнечный свет был почти вязким, но не мешал принцессам и принцам быть легкими и воздушными. В этом была некая странность и неправильность, но она-то и завораживала. Были случаи, когда ее просили протереть картину, подозревая на ней густоту пыли, хотя это была густота света.

Тамбулов разглядывал все тщательно и тоже провел по картине пальцем.

- Здесь отсутствует притяжение земли, а есть притяжение света. Но это не свет солнца...

- Луны, - сказала Ольга.

- И не луны... Видите точку слева? Свет идет оттуда... Вы чувствуете? Движение цвета?

- Я просто люблю эти картинки. Я их не анализирую. Мне с ними тепло, и все. Это выше анализа.

- Это вы скажите детям в школе, когда покажете им 'Троицу' или 'Сикстинскую мадонну'. Пусть они их очувствуют...

Ольга ответила, что в школе сначала учила детей строчить простыни, а сейчас занимается тем, что спасает школу от нищеты: достает мел, реактивы, контурные карты и прочую дребедень. Она сама не знает,