Она ответила мне, что ничего не видела. А я слышала в трубку, что у нее включено то же самое. Слава Богу, у меня хватило ума не уличать ее во лжи. В конце концов, это не мое дело. Хотя, повторяю, женщину рядом я не помнила. Та общность строя была для меня вне сексуальности, я отказывала ей даже в этом. Уродливость собственного максимализма была мне сладка, что говорит о том, что разницы между правыми и левыми нет. Одним миром мазаны... Но не обо мне речь...

Ольга потом скажет, что она солгала, потому что ей надо было 'все переварить самой'.

Кулибин же поехал к Вере Николаевне. Они купили по дороге бутылку водки. В электричке сидели взявшись за руки, и Кулибин восхищался собой: как он удачно использовал приятеля Василия Свинцова, который уехал с семьей на свадьбу дочери в Рязань, и теперь, захоти Ольга перепроверить его звонок, ничего у нее не выйдет.

В коридор барака высыпали соседи Веры Николаевны.

- Мы вас видели! Видели! - кричали они. - Уже дважды вас показывали.

В голове Кулибина дробно-дробно застучали палочки барабана. Хорошо, что Вере Николаевне было не до него, она выспрашивала у народа, как она выглядела, и народ отвечал, что вполне хорошо, только очень был открыт рот.

- Мы пели! - объясняла Вера Николаевна. - Пели! Я даже охрипла.

Она не заметила, что Кулибин сидит и слушает дробь палочек в голове, она думала о том, что ее видели многие, и это замечательно, жаль, конечно, если рот на самом деле был очень открыт. Она включила телевизор ровно в два часа и сразу увидела себя и Кулибина. Всего ничего - миг, и рот у нее как рот.

Каким разным может быть течение времени...

Кулибину показалось, что он шел на экране вечно. Вечен был его правофланговый проход по истории жизни, вечно было древко в руке, вечна эта женщина, по-хозяйски просунувшая ему под локоть руку, вечны были глупость его вытаращенного лица и чернота провала рта. Вера же Николаевна в момент его смотрения себя в вечности сча-стливо обвисала на нем, прижимаясь к его спине расплющенной грудью, и дышала, дышала ему в ухо горячим нутряным дыханием.

Конечно, это было отвратительно - взять и уйти, когда уже разложена колбаска, и огурчик, и малиново-мариновый чесночок. Кулибин отметил отсутствие тонких чувств понимания у Веры Николаевны, которой было так хорошо, когда ему плохо, и она торопила его скорей-скорей все съесть и выпить, чтобы перейти к главному действию. В защиту Веры Николаевны надо сказать, что она не имела мужчины после Кулибина. До него к ней иногда приезжал физкультурник их школы, добрый и хороший дядька, но, как и полагается, выпивоха. Когда она осталась одна, без Кулибина, то как-то пригласила физкультурника 'попить чайку'. Физкультурник, как человек честный, отвел ее в сторону и сказал:

- Вер! Я приду, но если без этих дел. Мой совсем не годится, в полной отключке.

Конечно, Вера Николаевна не стала настаивать на приглашении. Он все понял правильно и спросил:

- А куда делся твой мужичок?

- Был, да сплыл, - ответила Вера Николаевна.

Сейчас, кружась вокруг стола, она каким-то ...надцатым чувством поняла, что у нее сегодня шанс как никогда: еще раз шесть покажут их по телевизору - и какое же надо иметь отсутствие гордости у жены Кулибина, чтоб стерпеть это?! Она должна его выгнать, должна!! Иначе она, Вера Николаевна, просто перестанет ее уважать. Вера Николаевна напрягла своим желанием космические силы, чтоб они повели себя грамотно и оставили ей Кулибина насовсем, как единственный вариант в ее жизни. Она ему сегодня докажет - после еды, - что и она у него тот же самый вариант. Она ему сегодня выдаст по полной эротической программе.

Кулибин же возьми и подумай о том, что если Ольга их видела, то опять придется ездить на электричке, а он так отвык от этого. И вообще, он любит свой дом, и дочь Маньку, и Ольгу любит; дураком надо быть - не любить в наше время такую жену. Кулибин привстал, чтоб рвануть, но другая женщина положила ему на плечи руки и сказала:

- Не дергайся! Часом позже, часом раньше. И вообще, у тебя сегодня получилась рулетка.

И Кулибин отдался на волю игры случая и Веры Николаевны.

Миша

Вариант Кулибина переехать в ту заныканную для Маньки квартиру (до слез не хотелось уезжать из Москвы!) Ольга отвергла на корню. По моральным соображениям.

- Мои покойные родители по копеечке собирали на кооператив для меня! Понимаешь - для меня! Тебя тогда и близко не стояло, как сказали бы в Одессе... И вообще, настоящие мужчины уходят с одной зубной щеткой.

Так как виноватым считался Кулибин, то все правила игры определила Ольга.

К зубной щетке она прибавила три тысячи долларов, но чтоб уже 'без разговоров'. Сумма слегка ошеломила Кулибина, он ведь домашней кассы не держал и, сколько там чего есть у жены, не особенно интересовался. Поэтому уходил Кулибин даже несколько возбужденно, думая, что богат, но уже на первом ветру выяснилось, что деньгами этими ему не прикрыться.

Он боялся переезжать к Вере Николаевне, боялся ее натиска и своего слабоволия, и этот загнанный в угол мужчина, без крыши и с неустойчивой зарплатой, вдруг проявил такую прыть и такую изобретательность, что, как говорится, вам и не снилось.

Он жил пока у Свинцова, жена которого осталась в Рязани у дочери. Та вышла замуж за военного, была беременная уже на шестом месяце, и сизый ее голубок, определенно, спрыгнул бы еще до брачного марша, если бы каким-то уникальным случаем ему как будущему отцу и молодому специалисту не дали крохотульку квартирку типа 'дверь-стенка'. Жена Свинцова осталась, чтоб побелить кухню и вымыть 'засратый нашим народом' толчок. Свинцов был рад Кулибину, они хорошо попивали, ругали баб, отдельных и скопом, а в какой-то момент поняли, что без них, зараз, 'не клево', и позвали знакомых разведенок. Кулибин присматривался к двум дамам, из которых он должен был выбрать свою, но 'присматривался' - не то слово, которое годилось в этом случае. Кулибин вел глубокое дознание и понял страшную для себя вещь: дамы, крутясь при новорусском капитализме, давно поняли, что мужчина для процесса выживания - балласт. У него нет скорости, сообразительности, оперативности, гибкости ума, и вообще он, мужчина, нужен на раз, не больше. Узнав все это, Кулибин на кухне сказал Свинцову, что ему все равно какая, поскольку никакая не годится.

Он стал читать разные объявления, обдумывал вариант суда с Ольгой, но от этой мысли ему делалось неловко. Он стал бывать на выставках и один раз днем ходил в зал Чайковского. Неожиданно выяснилось, что это доставляет ему радость, именно в интеллигентном месте утихает в сердце горькая мысль, что почти на старости лет он остался без кола и двора, что скоро возвращается жена Свинцова и надо искать, куда приткнуться. В картинной галерее возле какой-нибудь картины типа 'Переход синего цвета в красный' ему делалось уютно и отпускало сердце. Но это еще был старый Кулибин, Кулибин-созерцатель, а не действователь, и перехода одного в другое в нем самом еще видно не было. Кулибин был беременен действием, но срок был еще мал.

Однажды он позвонил домой, и трубку взяла Манька.

- Пап! Ну, ты как? - сочувственно спросила она.

- Да ничего, дочь, - ответил он. - Честно скажу: скучаю по вам.

- Брось это дело! - сказала Манька. - У нас теперь живет Миша. Знаешь, сколько ему лет? Двадцать пять. У нас тут такой сексодром, что уши вянут.

- Я тебя заберу! - сказал Кулибин наобум Лазаря. - Вот устроюсь - и заберу.

Манька всхлипнула в трубку, и беременность Кулибина пошла в рост.

Мишу я знала раньше Ольги. Он рос у меня на глазах, потому что был пасынком моей институтской подруги. Я ее познакомила с Ольгой на предмет импортного барахлишка. Мы судачили друг о друге, но это не мешало нам уже много лет нет-нет и собираться 'на троих'. Подругу звали Кира, она отбила у своей знакомой мужа, тот оказался остервенелым отцом и сходу отбил у растерявшейся и рухнувшей от свалившегося на нее предательства жены пятилетнего сына. Кира уже через месяц горько жалела обо всем содеянном, но деваться было некуда. Жена мужа попала в психушку - Мишин папа перестарался. Кира так и не смогла привязаться к мальчику, рассчитывала на его возвращение к матери, потому и не рожала сама. Но сволочь время! Оно летит так оглашенно, что, пока она туда-сюда 'корректировала свою неадекватность к мужу и пасынку', лечась у разного рода сенсов, ушли, как и не были, годы. Брак был неинтересный, скучный. Отец с