-- Лена ее зовут, Элен. Телефончик дашь?

-- Бери, такого добра не жалко. У меня знаешь сейчас какой бабец!

Пока охранники строили радужные планы на будущее, Силин испытывал прямо противоположные чувства. Как никогда прежде, он чувствовал безысходность своего положения. Еще на пять суток в этой железной клетке без капли хлеба и крошки воды! Приступы ярости у него перемежались с минутами отчаяния.

К двум часам ночи Нумизмат понял: что-то неладное творится с ним самим. Ему становилось то мучительно жарко, то безнадежно холодно. Голова раскалывалась от боли, а в глаза словно кто-то насыпал горячего песку.

'Неужели я простыл? -- с ужасом думал Силин, вытирая с лица холодный пот. -- А что, очень даже может быть. Шесть часов в холодной одежде под сквознячком, классные условия, чтобы сдохнуть. Господи, только этого мне еще не хватало! Все козыри на стороне счастливчика Балашова. Неужели я загнусь в этой трубе, так ничего и не добившись? Приедут господа, а из отдушин такой приятный трупный запах. Здравствуйте, мадам и месье, вас приветствует веселый труп по имени крыса Фрося. Ха-ха-ха!..'

Мысли его постепенно начали мешаться, остались только самые простейшие чувства и эмоции: голод, жажда, боль. Сразу пересохло в горле, оно задеревенело, каждый глоток воздуха будто рашпилем раздирал гортань. Силин нашарил в темноте бутыль, поднял ее, чуть встряхнул и убедился, что она пуста. Тогда он пополз дальше, вдоль трубы, к давно отброшенной запасной баклажке. Михаил ногами подтянул ее к себе и с надеждой встряхнул. На самом донышке что-то слабо плеснуло, и он жадно припал к горлышку губами. Теплая влага прокатилась по горлу живительной волной, Нумизмат еле заставил себя оторваться от бутылки и оставить хоть немного. Нашарив в темноте сумку, Михаил подложил ее себе под голову. Что-то жесткое мешало ему обрести покой. Покопавшись в своих запасах, Силин понял, что это пистолет. Холодная тяжелая сталь породила предательскую мысль о самоубийстве.

'Тогда не будет никаких мук, только вечный покой и тишина', -- шептал Нумизмату чей-то издевательски-ласковый голос. Силин представил себе, как это будет: вспышка, грохот, и разлетающаяся вдребезги башка забрызгивает кровью и мозгами всю эту железную конуру на радость Балашову. Именно последняя мысль заставила его отложить оружие в сторону.

-- Слишком жирно вам будет, господа, -- пробормотал он еле слышно, -- хрен вам, родные и милые.

Болезнь смешала время и пространство в один жуткий комок боли. К утру он допил воду, временами теряя сознание. Силина начал одолевать кашель, в бессознательном состоянии он уже не контролировал себя. Хрипловатый, надсадный грудной лай жутковатым завыванием раздавался по комнатам из отдушин вентиляции. Ему безмерно повезло, что Ерхов в этот день позволил себе и подчиненным отдохнуть. Под вечер, чтобы хоть немножко утолить жажду, Силин начал высасывать влагу, впитавшуюся в одежду. Толку от этого было мало, противный вкус мокрых тряпок вызвал в желудке сильные спазмы голода, но это хоть чуть-чуть освежало пересохший рот.

Всю последующую ночь Нумизмата одолевали кошмары. Мучительное забытье плавно перетекало в сон, и из подвалов памяти один за другим поднимались призраки. Чаще всего снились убитые им люди: сосед- милиционер, антиквар, молодая пара из 'газели'. Логики в снах-ужасах не было никакой. Окровавленный Жучков мог играть в шахматы с еще живым, ухмыляющимся Гараней, а шофер владельца 'Золотого бара' с перерезанным горлом и открытыми глазами неподвижно стоял за спиной убитого антиквара. Иногда всплывало безносое, морщинистое лицо Васяна. Дядька подмигивал кустистыми бровями, щерился беззубым ртом, все что-то пытался сказать своим тихим, бесцветным голосом, но Силин отмахивался от него, пытался оттолкнуть руками. Движения эти получались замедленные, словно не воздух окружал его, а невидимая и упругая вода, а руки Нумизмата казались сделанными из ваты.

Из каждого кошмара Силин выныривал в холодном поту, пару раз даже с криком. Очнувшись и переведя дух, Нумизмат из последних сил сжимал кулаки и костерил себя последними словами. Раньше покойнички были ему предельно безразличны. Ну убил и убил, что такого? Убил ради большой цели. Проклятая болезнь, проникнув в подсознание, освободила живущих там призраков.

Существовал и еще один вид сновидений, возрождающий мертвецов. Время от времени Нумизмат видел в своих снах героев черной тетради. Болезненного Соболевского, пытающегося в вине утопить открывшуюся страсть к воровству, жалкого, стоящего на коленях перед плачущей женой. Затем саму Соболевскую, обглоданную собаками и застывшую в уродливой позе на снегу. Сквозь кровавую маску ее лица медленно прорастало другое, широкое, с массивными бакенбардами и усами, с перекошенным ударом ртом и полузакрытым левым глазом. Бывший квартальный надзиратель словно мучительно пытался сказать что-то лично ему, Силину, как нумизмат нумизмату. Затем все перемешивалось, и хихикающий в кулачок Пинчук, сидя около буржуйки с миской пшенной каши, о чем-то весело разговаривал с завернувшимся в плед болезненно-худощавым Бураевым, а интеллигентный врач Мезенцев с ужасом подглядывал из-за кустов, как его бывшая любовница княгиня Щербатова, расстреляв все патроны, пускает последнюю пулю себе в висок.

Сны мучили Силина ничуть не меньше, чем температура или чувство голода. Стопроцентный материалист и ярый безбожник, Михаил своим холодноватым, рациональным умом не мог понять, зачем нужны эти странные видения. Сон, по понятию Силина, должен быть забытьем между двумя фазами бодрствования и служить для восстановления сил, а не демонстрации разных там картинок и индивидуальных фильмов-ужасов.

Слава Богу, на следующий день Силин хоть и чувствовал себя столь же прескверно, но в забытье уже не впадал. На этаже опять суетился Ерхов и две девицы, обслуживающие доморощенные 'джунгли' мадам Балашовой. Нумизмат лишь догадывался, что происходит внизу. У него не было сил, чтобы доползти до отдушин и послушать, о чем говорят между собой горничные и управляющий. Лишь раз Силин расслышал, как совсем рядом, в ванной, ударила в пустое ведро тугая струя воды. Большего издевательства для Нумизмата и представить было невозможно. В очередной раз проведя по потрескавшимся губам распухшим, непослушным языком, Силин застонал, и хорошо, что этот звук оказался слишком слабым, чтобы долететь до чужих ушей.

Через пару минут в голову Нумизмата пришла очередная бредовая идея: 'Надо выбрать момент и спуститься вниз сразу после того, как троица уйдет на первый этаж. Может быть, успею набрать воды и напиться'.

Он протянул руку вперед с намерением открыть люк. Но ослабевшие пальцы не смогли сразу ухватить маленький рычажок шпингалета, и это отрезвило Михаила.

'Черт, а как же я буду в таком состоянии спускаться? -- с ужасом подумал он. -- Я же рухну с трех метров и сломаю себе шею! А грохот будет на весь дом'.

Силин прикрыл глаза и на время замер, весь поглощенный болью. Кроме горла и легких, ломало все тело, измученное однообразной позой. Лежа на спине, он задыхался, но перевернувшись на живот, также не получал облегчения. Набив сумку своим заплесневевшим тряпьем, Михаил несколько приподнял импровизированную подушку и лег повыше. Но теперь голова упиралась в потолок короба.

В довершение всех неприятностей у Нумизмата встали незаведенные прошлым вечером часы. Силин не ожидал, что это будет так ужасно. Раз десять взглянув на застывшие на одном месте светящиеся стрелки, он не выдержал и, сняв свой верный хронометр, швырнул его дальше в трубу. Вентиляционный короб отозвался на это действие дробным стуком, сошедшим на протяжный скрежет. Но Силину было уже все равно, слышит кто этот шум или нет. Время застыло для него, остановилось, и порой Михаилу казалось, что он лежит не сутки, а годы и века. Стало меняться и само пространство вокруг Нумизмата. Оно то сужалось, то раздвигалось. Иногда Силину казалось, что стенки короба начинают давить на него, сжимаясь сразу со всех четырех сторон. Он резко выкидывал в стороны руки, начинал обшаривать прохладный потолок. Затем все проходило, но через час или век, он не знал, приступ клаустрофобии повторялся. Порой это происходило совершенно по-другому. Он словно начинал прорастать душой сквозь жестяные и каменные стены, безмерно расширяясь в пространстве и в то же время видя издалека свое ничтожно маленькое, крохотное, высохшее тело. Силина охватывал ужас от мысли, что оно так и останется в этой жестяной и каменной ловушке.

В короткие минуты затишья, когда сквозь боль и муку разум возвращался к Нумизмату, он с ужасом думал: 'Я что, схожу с ума?! Этого не может быть, я ведь всегда отличался на редкость холодным и практическим умом! Что со мной творится? Ну подумаешь, лежу себе и лежу, отдыхаю, приболел вот только.