откуда время от времени издевательски помахивал хвостиком.
Вначале все шло хорошо. Оказавшись в милом моему сердцу Черском, я жал руки Володе Соколову, его Наташе, Тане Кабановой, Лабусову и с интересом слушал свежие новости. Но одну из них, самую свежую, мне оставили на десерт, когда я уже был сыт новостями по горло. Готовили меня к ней по чеховскому методу. Сначала начал вздыхать Лабусов.
- Да-а,- протянул он,- полюс-то...
- Что полюс? - насторожился я.
- Ничего, ничего,- - заторопился Лабусов.- Летим, значит?
- Конечно,- обеспокоенно подтвердил я.
- Ну-ну,- -с глубочайшим сомнением произнес в пространство Лабусов.
Я засуетился, но присутствующие меня заверили, что все в полном порядке.
Спустя минуту командир летного коллектива Владимир Алексеевич Седляревич тихим голосом заметил:
- И кто бы мог ждать от нее такого подвоха...
- От кого? - спросил я.
- От льдины, на которой 'СП-15'. Нужно ведь- перемахнула из восточного в западное полушарие, акробатка такая. Смешно, правда?
Может быть, это и в самом деле было забавно, но мне почему-то совершенно не захотелось смеяться. Я вдруг печенкой почувствовал, что между легкомысленным поведением льдины и моими планами имеется какая-то несимпатичная связь.
- Но вас это пусть не волнует,- весело добавил Седляревич, глядя на меня как на человека, которому сейчас один за другим вырвут три зуба. - Не на полюсе свет клином сошелся.
Я тут же ударился в панику и потребовал правды, и только правды. Она оказалась на редкость суровой. Несколько часов назад из управления прибыла радиограмма: в связи с тем, что льдина покинула восточный арктический район, обслуживаемый черскими летчиками, рейс на полюс отменяется
Когда меня привели в чувство, я обвел глазами обеспокоенные лица и сказал:
- Все равно полечу на полюс!
- Безусловно,безусловно, - подхватиливсе. - Разве можно иначе?
Седляревич взглянул на часы.
- Через двадцать минут- срочный санитарный рейс. Хотите принять участие?
СПАСТИ ЧЕЛОВЕКА
В наше время, когда великие изобретения едва успевают регистрировать, вертолетом никого не удивишь. Уж на что фантастическая штука лазер, и то редактор газеты морщится: 'Сто строк на лазер? Многовато, пожалуй... Подумаешь, эка невидаль!' Воображение современника - редактор знает его психологию - можно поразить уж совершенно феерическим изобретением:
вроде телепередач с Марса или - куда ты меня уводишь, фантазия? наконец-то найденного средства от облысения.
Так что вертолет родился тихо, без рекламной свистопляски, и если теперь о нем пишут, то покровительственно, как о младшем брате самолета. А в последнее время особенно умиляются тем, что из вертолета получился отличный воздушный кран, удешевляющий строительные работы. Спору нет, хорошо, что вертолет может заменить кран. Но главное достинство вертолета именно в том, что его-то ничто не может заменить, когда нужно сесть на клочок земли или осколок льдины размером с волейбольную площадку. Вертолет стал единственной надеждой пострадавших, которых, кроме него, уже ничто не может спасти. Вот почему на Севере, где очень легко попасть в беду, но очень трудно выбраться из нее, к вертолету относятся с нежностью, с трогательной любовью. Вертолетчики знают это и гордятся своим исключительным положением. Их стрекозы карабкаются по небу со скоростью, которую пилот турбореактивной машины назовет черепашьей, да и груза вертолет поднимает во много раз меньше, чем ИЛ-18. Но этим грузом могут быть носилки с человеком, который не позже чем через час должен лечь на операционный стол; заблудившийся в тайге, умирающий от голода геолог; охотник, которого блудная льдина понесла в океан... Поэтому настоящий летчик никогда не позволит себе иронизировать над нелепым видом и архаической в наш век скоростью вертолета.
Из села Колымского пришла срочная радиограмма: с оленеводом одного из отдаленных участков колхоза случилась беда. От момента прихода радиограммы до вылета положены считанные минуты. Пока бортмеханик Юрий Смирнов и второй пилот Леонид Басов готовят машину, я разговариваю с командиром вертолета Анатолием Савенковым.
Что поделаешь, фраза избитая, но Анатолий Петрович любит свое дело, свою стрекозу и не собирается ей изменять: слишком большой и интересный кусок жизни отдал он вертолету. Как и многие люди, работа которых связана со спасением человека, Савенков сознает величие своей профессии и гордится каждым удачным санитарным вылетом, как хирург - спасительной операцией. Что ж, вертолетчик и хирург здесь соавторы, их легко понять и разделить их чувства. Много раз Савенков искал и находил в тайге, в тундре пропавших без вести людей, много раз возвращал к жизни тех, кому она, казалось бы, уже отмерила последние часы. В прошлом году не вернулся домой охотник-чукча. Долго Анатолий Петрович кружил над сопками, возвращался за горючим, снова искал- и нашел истекающего кровью человека. Молодой охотник повстречался с голодным медведем- самая опасная в тайге встреча. На выстрел уже не было времени, и вооруженный ножом человек схватился с медведем врукопашную. Он победил- и допустил непростительную оплошность: забыл, что медведь считается убитым только тогда, когда он уже больше не дышит. Разумеется, в таких случаях охотники не прикладывают зеркальце к устам зверя, но стоят в почтительном отдалении: береженого бог бережет. А наш паренек присел рядом с поверженным медведем, и тот в агонии хватил его лапой по лицу: выбил глаз, разорвал нос, щеки. От боли и потери крови охотник потерял сознание, и лишь фанатичное упорство Анатолия Савенкова вернуло раненому и жизнь и даже лицо: ленинградские врачи проделали блестящую косметическую операцию. И нынче охотник жив, здоров и по- прежнему промышляет в тайге. На его счету есть уже и другие медведи, к которым набравшийся опыта охотник относится, конечно, с большим уважением, чем к первому.
Мы летим над тундрой. Я сижу напротив хирурга, испытывая танталовы муки: разговаривать в вертолете - только нервы портить, все равно ничего не услышишь. Иван Иванович Махначевский, ведущий хирург и главный врач Черской больницы, задумчиво поглаживает свой чемоданчик, побывавший вместе с хозяином во многих спасательных экспедициях. Сотни операций проделал этот средних лет якут, выпускник Читинского медицинского института, но сейчас его лицо печально, и не надо быть телепатом, чтобы понять почему. Где-то в одинокой яранге лежит человек, жизнь которого в опасности. Что с ним? Нуждается ли он в немедленной операции или может перенести полет? Ох как плохо делать операцию в ста пятидесяти километрах от великолепно оборудованной операционной, по которой бесшумно скользят опытные сестры, без слов понимающие хирурга - по изгибу бровей, незаметному жесту.
Вертолет приземляется в Колымском: мы берем на борт проводника восьмидесятилетнего якута. Пока Савенков выясняет у старика примерное .направление полета, Ивана Ивановича окружают колхозники, снабжающие его всевозможными и самыми разноречивыми сведениями о пострадавшем. Здесь есть и бывшие пациенты Махначевского, которые не без основания считают, что наиболее ценные советы могут дать именно они.
- Ты его разрежь, как меня, - советует один, - у него болезнь внутри!
- Помнишь, ты меня стучал? - суетится другой, похлопывая себя по груди. - Постучи его тоже, тогда и резать не надо!
Вооруженный неоценимыми советами, Махначевский садится в вертолет, и мы вновь летим над тундрой, уныло однообразной белой пустыней. Летом я тундру не видел- говорят, она оживает и бывает даже красивой,- но сейчас она безжизненна и скучна, как длинный плохой роман, и ее точно так же хочется быстрее перелистать, потому что не на чем остановиться глазу и ни одной мысли не пробуждает эта белая томящая скука... И среди этого мертвого безмолвия нужно найти ярангу, ту самую иголку в стоге сена,- вот зачем понадобился проводник. Старик показывает пальцем в окно и важно кивает. Я смотрю и не вижу ничего, кроме заснеженных квадратов, но спустя несколько минут даже мой невооруженный глаз различает на снежной простыне тундры мириады точек- вроде мошкары на освещенной солнцем стене, и я догадываюсь, что это олени. Здесь их, наверное, больше тысячи, низкорослых, добродушных животных, благодаря которым и в тундре можно жить, и детей рожать, и даже слушать репортажи о футбольных