полгода назад, что вызывает справедливую ярость проголодавшихся по зрелищам масс. Зато библиотека хороша: на три года - договорный срок большинства полярников ее вполне достаточно. И книги на все вкусы: от монументальной классики до легкомысленного чтива, способного возбудить нервную систему, но не мысли. На стеллажах уйма всевозможных собраний сочинений: Бальзак, Диккенс, Шекспир, Достоевский, Гончаров, Генрих Манн, Томас Манн, Лондон - отличные и любимые книги. А иные покрыты многовековым слоем пыли; видимо, отслужили свое широкому читателю и Писемский и... Нет, пожалуй, остерегусь продолжать этот перечень, небезопасное дело: еще подловят темной ночью литературоведы и огреют диссертацией по затылку.
Читают здесь много; некоторые ребята мне говорили, что больше, чем за всю дополярную жизнь. Но современных, по-настоящему злободневных книг, увы, слишком мало, а судить о литературных новинках по критическим статьям в газетах то же самое, что о девичьей красоте- по анкетным данным. И на станцию доходят искаженные до неузнаваемости отголоски литературных баталий, разобраться в которых самостоятельно невозможно, раз нет самих книг, вызвавших в последние годы острые дискуссии.
В кают-компании шумно, под ударами 'козлистов' трещит массивный стол, а бильярдные шарики звонкими кузнечиками скачут по полу. Мы с Чернышевым сидим у камина и смотрим на огонь - занятие, которое никогда не надоедает, как не может надоесть все таинственное и непостижимое; я был ужасно доволен, когда недавно прочитал мнение одного ученого, что природа огня так же непонятна современному человеку, как и неандертальцу. Я греюсь и слушаю Сергея. Он рассказывает:
- А когда я зимовал на
Новой Земле, произошел такой случай. Лена Юцевич, метеоролог, ' пошла в метеобудку одна. Списала показания приборов, выходит обратно - и нос к носу сталкивается с медведем. Лена сказала: 'Ох', - и томно повалилась в обморок - единственное воспоминание, которое удалось выжать из нее об этой встрече. Но медведь попался галантный, воспитанный в духе уважения к женщине: хотя за валерьянкой он не побежал, но зато Лену даже пальцем не тронул. Потоптался немного - это мы по следам прочитали - и ушел не солоно хлебавши... Впрочем, не всегда медведи попадаются такие деликатные...
Истории о белых медведях я слушаю с обостренным интересом и в качестве поощрения протягиваю Сергею сигарету из последней, увы, пачки 'ВТ'.
- Место действия - та же Новая Земля. Я вышел на площадку к термометрам и самописцам- снимать показания. Метет, сквозь снежную пелену ничего не видно. Все же различаю у мачты какую-то фигуру. Решаю, что это Валька Юцевич, муж Лены, подхожу, окликаю его и в ответ слышу... рычание. Медведь! Я, конечно, кошкой взлетаю на верхушку мачты, устраиваюсь поудобнее - вы не пробовали удобно устроиться на верхушке мачты, с которой вас мечтает снести ледяной ветер? - и жду развития событий. Медведь подходит к мачте и трясет ее - наверное, думает, что я слечу вниз, как спелая груша. Но меня от мачты и лебедкой не оторвешь! Тогда медведь задумал вырвать мачту с корнем. Поднатужился, как штангист во время жима, даже язык высунул- не получается, мало каши ел. Здесь он, видимо, понял, что удовлетворить свой аппетит за мой счет ему не удастся, и от злости начал хулиганить: повалил одну за другой две метеобудки и превратил их в груду древесного мусора. А я уже замерзаю и с высоты своего положения ругаю медведя последними словами. Вся надежда на бдительность друзей: я уже давно должен был позвонить им из домика, что метрах в пятидесяти от мачты, и отсутствие звонка должно их обеспокоить. Ага, наконец-то из помещения станции, лениво потягиваясь, выходит кто-то. Изо всех сил кричу: 'Хватай карабин!' Той же разболтанной походкой Петя Красавцев - а это был он - приближается к медведю и недовольно спрашивает: 'Чего ты застрял?' Вне себя, я снова кричу:
'Хватай карабин, осел несчастный!' - 'Не слышу!' - орет Петя,
Тут медведь ему чуть было не разъяснил, какую роль в жизни человека играют уши. Вы сами знаете, в унтах особенно не побегаешь, но у Пети за плечами словно выросли крылья. Во всяком случае, я еще никогда не видел, чтобы человек так быстро передвигался собственными силами, без мотора. Медведь преследовал Петю, едва не наступая ему на пятки, но, когда ребята выскочили с карабинами, его и след простыл: медведь, видимо, тоже был не без образования...
У каждого полярника есть свой неприкосновенный запас историй, и вечер воспоминаний у камина продолжается. Я слушаю и смотрю на Сергея. За неделю пурги я сблизился с ним, и мне приятно его общество. Художник наверняка заинтересовался бы его выразительным лицом. Высокий, худой, широкоплечий, слегка сгорбленный парень - это еще ни о чем не говорит.
Но лицо Сергея незаурядно. На первый взгляд оно кажется некрасивым: впалые щеки, большой горбатый нос, серо-голубые, выпуклые и усталые глаза, всклокоченные короткие волосы - асимметричное лицо безразличного к своей внешности человека. Но вот Сергей начинает говорить, глаза его теплеют от иронии и вместе с хорошей, открытой улыбкой сразу делают лицо привлекательным, даже красивым. И ты вдруг обнаруживаешь, что Сергей умен, что за его внешней простотой и покладистостью скрывается трудный и бескомпромиссный характер ершистого и сильного человека.
Его биография - великолепное опровержение рожденной в тихой заводи поговорки: 'От добра добра не ищут'. Десять последних лет - а всего ему 29 - Сергей, кажется, только и делал, что бегал от добра. Сын известного хирурга, он мог жить так, как живут многие не знавшие нужды дети обеспеченных родителей: закончить школу, институт и пробивать себе дорогу, пустив вперед отца - вместо бульдозера. Поначалу все шло по этому проверенному шаблону. Но есть характеры, которые не выносят однообразия слишком прямых дорог и ясных перспектив. Есть люди, которым достаточно одной вспышки, чтобы они перевернули вверх дном свой быт, разорвали сложившиеся связи и очертя голову бросились в жизненный омут. Из таких людей часто выходят путешественники, изобретатели вечных двигателей, писатели, капитаны дальнего плавания, бродяги и блестящие рассказчики - что из кого получится. Наверное, дорога эта самая трудная и самая интересная, она вся вымощена сомнениями, шатаниями и зигзагами. В такой период люди не умеют ни приспосабливаться к жизни, ни приспосабливать жизнь к себе. Они выбирают третий путь: бурно живут, меняя годы на опыт.
По такой дороге и пошел Сергей. Неожиданно для всех он оставил институт, чтобы стать кузнецом- штамповщиком на заводе, оператором на локаторе, декоратором в Большом театре и механиком на ускорителе - и потому что хотелось потереться до крови об острые грани жизни, увидеть, пощупать своими руками, испытать неизведанные ранее ощущения. И эта разбросанность, ставшее системой взглядов отсутствие всякой системы привели его на Север, на котором Сергей с перерывами уже пять лет. Он работал на Новой Земле метеорологом, механиком, аэрологом, попал с упряжкой в пургу, зарылся в снег на трое суток и пристрелил двух собак, чтобы спасти жизнь остальным. Он блуждал по тундре, убил нескольких медведей (в порядке самозащиты - к сведению Ивана Акимовича Шакина), голодал, отъедался и не раз был на той шаткой грани, которая отделяет жизнь от смерти. Тяжело больной, он почти полгода лечился в Москве, перенес несколько операций, затем вновь ушел в Арктику, снова вернулся и еще раз ушел - на остров Врангеля.
Здесь к Сергею относятся по-разному. Когда он уедет, его будет не хватать многим: и больничному доктору, по звонку которой добровольный истопник Чернышев ночью, в пургу побежит топить печки; и поварихам, которым Сергей всегда притащит со склада мешок муки и напилит сколько надо брусков, снега для воды; и друзьям, которым по душе острый ум, начитанность и сарказм старосты холостяцкой комнаты.
А кое-кто свободнее вздохнет, когда Сергей покинет бухту Роджерса. Потому что этот с виду холодный, спокойно ироничный парень может обжечь, как крутой кипяток, ибо годы скитаний научили Сергея чему угодно, кроме примиренческого отношения к интригам и несправедливости.
И еще о Сергее Чернышеве.
Мы вообще привыкли со снисходительной улыбкой смотреть, как из пушки стреляют по воробьям. На наших глазах бороздят небо сотни самолетов, до отказа нагруженных воздухом; исполинские краны сооружаются там, где нечего делать автопогрузчикам, а доктора физико-математических наук вместе со своими студентами отправляются в подшефный колхоз спасать картошку (один профессор подсчитал, что каждый вырытый им мешок картошки обходится государству в пятьдесят рублей). А мы лишь отдельными и достаточно беспомощными репликами фельетонистов реагируем на вред, который приносит стране эта бессмысленная растрата общественного труда, отсутствие умения а часто и желания - взять от каждого по его способностям. Мне легче всего было бы разразиться громом рукоплесканий по поводу того, что Чернышев променял электронику и бионику, которыми он бредит в полярную ночь, на рядовую техническую
