принял.
47 «Одному из заключённых, Раппопорту, велели переписать (скопировать) список, и он увидел, что там из всего этапа два или три человека были вычеркнуты, в том числе и я. То есть я уже был вписан, а потом вычеркнут. Наверное, потому что срок кончался; обычно малосрочников не перемещали». (Из пояснений А. И. Солженицына, 2001 год).
48 Рассказ героя «Ракового корпуса» Костоглотова, унаследовавшего историю болезни автора романа, дополняет картину. «Мадам Дубинская дала согласие. Дала согласие, зная, что я ходить не могу, что у меня швы не сняты, вот сволочь!.. Ну, я твёрдо решил: ехать в телячьих вагонах с неснятыми швами — загноится, это смерть. Сейчас за мной придут, скажу: стреляйте тут, на койке, никуда не поеду. Твёрдо! Но за мной не пришли. Не потому, что смилостивилась мадам Дубинская, она ещё удивлялась, почему меня не отправили. А разобрались в учётно-распределительной части: сроку мне оставалось меньше года».
49 В предсмертном признании, которое оставил Симонян и которое, согласно его воле, было предано гласности, история с тетрадкой названа «постыдным фактом его жизни». Симонян корил себя, что под давлением «вежливых людей», которые пришли к нему в середине семидесятых, он написал, как в дурмане, «какую-то пакость для распространения за рубежом»; рассказал, как приезжал к нему Ржезач — «мразь, кагэбэшник, говно» — и «играл с ним в постыдные игры». Когда дурман рассеялся, признавался Симонян, он «спохватился, и хоть в петлю».
50 «Я вернулся бы к вере во всяком случае — за пределами лагеря или в лагере, — писал Солженицын в середине 70-х. — Просто лагерный опыт открыл мне глаза раньше. Лагерь самым радикальным образом обезглавливает коммунизм. Идеология там полностью исчезает. Остаётся, во- первых, борьба за жизнь, затем открывается смысл жизни, а затем Бог». И тогда же: «Я вернулся к своему исходному состоянию, обогащённый новым жизненным опытом. Это не было открытие пути веры, но восстановление того, что в каждом заложено, от рождения, и что с детства у меня было, но затмилось от марксизма... Вся лагерная жизнь постепенно возвращала основу духовного бытия».
51 Вспоминает (1990) Е. П. Мельничук: «Помню я Сашу хорошо, стоял он у нас на квартире с весны до осени, как прислали его сюда. Мы жили тогда в мазанке — комнатка да кухонька. Самим тесно, да и отказать грех. Мы пустили. Пришёл, чемоданчик деревянный у порожка поставил. Познакомились. Видим — обходительный, славный с виду, только одёжка уж больно худа. Устроили ему лежанку из тарных ящиков на кухне… Мучил он себя ночами. Мы спим давно, а он при лампе керосиновой допоздна всё читает да пишет. Вставал рано, в шесть утра, Делал прогулки по степи, далеко уходил. Как стал учителем, начал зарабатывать, одежду справил».
52 В июне 1953 года Н. И. Зубов писал жене: «У меня завёлся новый приятель, ссыльный, преподаватель математики, очень моложавый, хотя ему, верно, около тридцати лет. Зовут его Саня, из Ростова н/Д, терской казак, родился в Кисловодске… Культурный, несомненно, человек, с интересом к литературе и истории. И очень тянется к людям, хочется поговорить. Много ходит гулять, а на Байбараке уже побывал — “наслаждаюсь свободой”».
53 «Домик этот был замечательный. Я его сперва снял, но через год хозяйка собралась уезжать. Говорит: хочу продать дом, не хочешь ли ты взять? Я решил сам его купить, за 3 тысячи рублей. К тому времени я полторы ставки имел в школе; это была хорошая зарплата. Купил домик вместе с огородом и мог им немного пользоваться, но болезнь мешала заниматься им серьёзно» (Из пояснений А. И. Солженицына, 2001 год).
54 «У Кременцова в тот момент была большая неприятность. Он, так же, как и мне, дал пациентам настаивать корень на водке. Дал на глаз, сколько нужно на три пол-литра водки, не взвешивая, безошибочно. 7 ноября к этим людям пришли гости, выпивали, а когда водка закончилась, кто-то увидел на кухне настойку. Выпили — и умерли сразу, двое или трое. Началось следствие, но сумела его защитить корреспондентка “Правды”. Он опасался давать корень кому попало, но мне дал, и я потом делился с другими, у меня корень хранился долго, ещё в Вермонте оставался» (Из пояснений А. И. Солженицына, 2001 год).
55 «Про чагу я услышал в диспансере. Узнал адрес доктора Масленникова из Александрова, написал ему письмо; не надеясь на ответ. А он ответил и указал адреса заготовителей. Я им выслал деньги и заказ, а они присылали. Я стал чагу пить, и корень пью, и они не мешают друг другу; наоборот, одно усиливает действие другого. Масленников сделал открытие, что в его округе никто не болеет, быть может, потому, что вместо чая пьют чагу — по бедности. Стал исследовать и увидел, что она помогает, особенно желудочным больным» (Из пояснений А. И. Солженицына, 2001 год).
56 В недостроенном глинобитном сарае Солженицын сфотографировал свои рукописные листки, а Зубов ювелирно заделал их в переплёт случайной книжки. «В ссылке я сумел довести всю свою лагерную работу до начинки книжного переплёта (пьесы Б. Шоу, на английском). Теперь если бы кто-нибудь взялся поехать в Москву, да там на улице встретив иностранного туриста — сунул бы ему в руки, а тот, конечно, возьмёт, легко вывезет, вскроет переплёт, дальше в издательство, там с радостью напечатают неизвестного Степана Хлынова (мой псевдоним) — и... Мир конечно не останется равнодушным! Мир ужаснётся, мир разгневается, —
57 В характеристике, составленной год спустя, уже другой зав. районо, Маринов, отмечал большие педагогические способности Солженицына, «умеющего увлечь учащихся своим предметом и добиться у них прочных знаний»; подчеркивал успешное руководство районным методобъединением и школьным кружком прикладной математики и геодезии; положительно отзывался о выступлениях педагога на областных педчтениях в Джамбуле (1956) и в школьном лектории — на темы о строении вселенной, строении атомного ядра, ядерных реакторах, искусственных радиоактивных изотопах.
58 «Обе дочери Ф. И. Горина были замужем за крупными военными, партийцами, которые в 1937 году пострадали. Одного из них в 1956-м уже не было в живых, второй подарил мне письменный стол, который я багажом отправил в Торфопродукт; он простоял у Матрёны всю зиму, потом я отправил его багажом в Рязань, а после ещё и в Борзовку, и там он сгорел с последним пожаром». (Из пояснений А. И. Солженицына, 2006 год).
59 В 1985 году Панин, «положив руку на Крест и Евангелие», писал Солженицыну: «Наша беседа втроём в 1956 запечатлелась и совпадает с твоим описанием: после обеда мы сидели, и Евгения Ивановна долго уговаривала тебя встретиться с Натальей Алексеевной. Я молчал. Ты возражал, спорил. Не помню доводов ни Е. И., ни твоих. Но запомнил одну фразу. Уходя, уже в дверях ты бросил: мы были муж-жена год, а с этим человеком она пять лет и растит его детей. Так ты и ушел с отказом от встречи на устах. Е. И. обладала ослиным упрямством, и переубедить её было невозможно».
60 «Я уехал, предполагая, что вот, наверное, подходящая женщина; такой тоже лагерной закалки; у неё отец погиб в ссылке, и она не комсомолка; я думал, что она потом приедет во Владимир из Свердловска, ко мне на каникулы, но не случилось…» (Из пояснений А. И. Солженицына, 2001 год). Черты Н. Бобрышевой отразились отчасти в образе Агнии («В круге первом»).
61 Вскоре после разрыва с Решетовской Сомов женился на милой, обаятельной Лиде Ежерец, к тому времени давно оставленной К. М. Симоняном, и перебрался к ней в Москву. Лида жалела Всеволода Сергеевича и его сыновей, страшилась за Наташу и прервала с ней отношения, как только соединилась с Сомовым. «Лида была вообще ангел, ангел в жизни. Это была удивительная женщина. Она могла принести Сомову только счастье и покрыть ему все раны» (Из пояснений А. И. Солженицына, 2006 год).
62 В служебной характеристике, подписанной директором школы М. Е. Парамоновым, говорилось также о большой помощи Солженицына местным учителям физики и математики, о кружке прикладной математики и геодезии, где изучались различные счётные приборы и изготовлялись самодеятельные геодезические приборы. Добрым словом упоминалась лекция «Атомная энергия на службе человека», с которой учитель выступал в клубе перед населением поселка.
63 «Георгий Георгиевич был достойный человек. Но я просил математику, и очень хотел её вести, а он не мог её дать из-за уже работавшего учителя — тот боялся конкуренции и убедил Матвеева предложить мне физику. Это намного утяжелило мои годы в Рязани. Физика требует
