убеждал Поветин.

- Да вы помните, как мы жили с вами в Колтовской - вы, я и Пелагея Васильевна - мама моя?

- В Колтовской?.. Пелагея Васильевна? Цыпушка? Да, да, помню... как не помнить?.. Пелагея-то Васильевна - тю-тю! И Маша, дочка наша - тоже тю-тю... Утки в воду, комарики ко дну!.. Вот, стало быть, я и должен родить себе Машу снова. Да, это так!.. У меня пеленки, у вас распашонки; калоши распрекрасные хороши, сапоги для ноги, - новеньки сосновеньки, березовые; а Пелагея Васильевна тю-тю!..

- Да ведь я не умерла, меня только увезли от вас... Помните генеральшу-то?.. Она и увезла, - говорила Маша, стараясь дать его памяти и сознанию все нити воспоминания о прошлом.

- Увезла?.. - повторил Поветин. - Ну, вот то-то и есть! Поставил бы тире, да чернил нет на пере!.. Увезла да похоронила, и кончен бал, кончен бал, кончен!

Тоскливо глядела Маша на эти мутные глаза, в которых, несмотря на всю кротость и мягкость их выражения, не светилось никакой определенной, сознательной мысли, на всю его жалкую, болезненную и коротко остриженную фигурку, и долго еще старалась она привести его хоть в минутное сознание, но все было напрасно: старик мешался в мыслях и словах, копошился в своем узле и настоятельно просил освидетельствовать его.

- Нет, не удалось, - со вздохом проговорил доктор, безнадежно пожав плечами, и эти слова каким-то тупым отчаянием повеяли на Машу: до этой минуты она все еще ждала и надеялась; теперь ей оставалось только навещать безумного да приносить ему чаю и булку.

Пришибленная чувством этого отчаяния, вышла она из больницы с мучительными угрызениями совести: ей все казалось, что виновата во всем случившемся единственно только она одна, - зачем было оставлять стариков, забыть их, не видеться с ними? И эти угрызения слишком уж тяжело легли на ее душу.

XXVI

АУКЦИОН

Маша занемогла. Обстоятельства последних дней сокрушили ее и морально и физически. На третьи или на четвертые сутки болезни она услышала у дверей своей квартиры весьма бесцеремонный звонок и через минуту столь же бесцеремонные и вполне незнакомые ей голоса. Кто-то и зачем-то желал ее видеть, а горничная отбояривалась, как могла, не хотела допустить пришедших до барыни.

Маша позвала ее звонком, узнать в чем дело. Горничная замялась и не находила удовлетворительного ответа, боясь обеспокоить больную неприятным известием.

- Позвольте-с войти, - постучались в эту минуту в дверь будуара, девушка ваша впущать не желают.

- Кто там?

- Мы-с... надо будет счетец один подписать; дело коммерческое. Из княжеской конторы к вашей милости присланы, от их сиятельства-с.

Одного имени князя было уже совершенно достаточно, чтобы Маша с нетерпеливою поспешностью накинула на себя пеньюар и через силу вышла к дожидавшимся. Ей так сердечно хотелось узнать хоть что- нибудь про все еще любимого человека, услышать хоть какую бы то ни было весть про него, которая сменила бы ей собой эту томительную неизвестность.

В гостиной стояли мебельщик, бакалейщик и приказчик от хозяина, помесячно отпускавшего для Маши экипаж. Дело было в том, что Хлебонасущенский, устраивавший 'для метрессы их сиятельства аппартамент' и забиравший все нужное напрокат, выплачивал поставщикам деньги ежемесячно из конторы Шадурских. За два месяца до разрыва князя с Машей практический человек пронюхал, что фонды ее сильно падают у Шадурского, и потому позадержал платеж поставщикам, прося их пообождать до следующего срока. А как пришел этот следующий срок, так и отправил их всех к Маше: 'Там де получите, а князь больше за нее не плательщик'.

- И более ничего не говорили вам про него? - с напряженным беспокойством спросила она.

- Больше ничего.

- Чего же хотите вы теперь?

- Известное дело, насчет уплаты: свое зарабочее получить желательно.

- У меня денег нет... Я ничего этого не знала... Что ж с этим делать теперь?

- Это не беда-с, коли денег нет... Может, кто другой за вас пожелает уплатить - это ведь дело завсегдашнее.

- Нет, никто не пожелает, - вспыхнула Маша, догадавшись по улыбке, с которой была произнесена последняя фраза, куда бьет намек мебельщика.

- Так, может статься, поручится кто-нибудь?

- И поручиться некому.

- Опять же и в этом роде препятствия нам нет; вы только подпишите нам счетец, тогда мы будем покойны.

- Зачем же это? ведь подпись не деньги?

- А уж это так, для проформу такого требуется, чтобы, значит, быть нам благонадежными насчет того, что от уплаты не откажетесь.

- Я заплачу; я продам все вещи свои...

- А на много ли вещей-то будет? И в каких качествах они?

- Много: платья, белье, золотые вещи, брильянты, - высчитывала Маша, которая в эту минуту ничего не хотела иметь от Шадурского: даже этот пеньюар - и тот, казалось, теперь будто давит ей горло.

- Что ж, это самое любезное дело, - заметил один из претендентов, тысячи на полторы хватит?

- Больше, гораздо больше! Хотите, берите сейчас же все, что есть, в уплату? - как-то стремительно предложила девушка.

- Нет-с, это дело не модель, - поступать так, чтобы самим брать, как вздумаешь; а вы вот как-с, - вразумляли претенденты, - вы подпишите эти самые счеты маненечко задним числом, а мы завтра же, пожалуй, представим на вас ко взысканию; вещи законным порядком опишут и назначат к продаже с аукционного торга.

- Хорошо, - согласилась Маша.

- Тогда, за уплатой нам, буде выручиться с продажи остаток какой, - в виде утешения говорил мебельщик, первым подсовывая ей свой счет для подписания, - так он сполна к, вашему же профиту пойдет.

- Мне ничего не нужно, - сухо возразила Маша, выставляя, одну за другою, свои подписи на поданных ей бумагах.

Она говорила и делала все это полубессознательно и совсем почти машинально: в голове ее гвоздем засела теперь одна уже всепоглощающая мысль о совершившемся разрыве, и чуть только успели уйти эти господа, как напряженно-нервное состояние разрешилось истерическим припадком.

* * *

После этого случая Маша прохворала недели две. При ней безотлучно находилась ее девушка Дуня, которая распоряжалась и насчет хозяйства, и насчет аптеки с доктором.

Пришел помощник надзирателя с письмоводителем и оценщиком - производить опись, пришли и кредиторы. Доктор, пользуясь болезнью Маши, хотел законным предлогом отклонить это обстоятельство; Маша решительно воспротивилась и, требуя как можно скорее описи, сама указывала и вспоминала горничной вещи, почему-либо позабытые тою при осмотре. Ей все скорее и скорее хотелось развязаться со всем, что хоть сколько-нибудь напоминало Шадурского и время, прожитое с ним вместе.

Казалось, все эти вещи, вся обстановка словно какой невыносимый гнет давили бедную девушку. Менее чем в час с четвертью все уже было описано, и казенные печати приложены.

Дело оставалось только за продажей с аукционного торга.

* * *

С одиннадцати часов утра в квартиру Маши стал набираться особого рода люд, специально посещающий аукционы. Явилась власть, в лице того же квартального помощника с портфелькой под мышкой; явилась сила пассивная, в образе аукциониста с деревянным молотком в кармане; привалила, наконец, и сила активная - особого рода торговое братство, семья маклаков, ходебщиков по аукционам, которые, составляя в самом деле заправскую силу, являются царями каждого аукциона и ворочают там весьма нешуточными делами. У них есть свои законы, свои обычаи и даже отчасти свой собственный технический язык. Стоит вглядеться в эту толпу, когда она наполняет аукционную комнату: тут и чуйки, и 'пальты', костюмы зажиточные и убогие, физиономии одутловато-сытые и тоще-голодные; но на тех и других ярко написана жажда рублишка.