Да вот же он – Антон Павлович Чехов. Творческий путь, увы, невелик: чуть больше двадцати лет. Творческий итог: 18-томник (современность одним легким движением руки… ну, вы поняли: четверть сотни томов запросто!). О работоспособности Антоши Чехонте можно не говорить: и так понятно. За что критики- современники прошлись по Антону Павловичу очень тяжелыми сапогами. Сам Чехов вспоминал: 'Требовали, чтобы я писал роман, иначе и писателем нельзя называться…' – и говорил, что спорить с критиками все равно, что черта за хвост дергать.
Это он прав. Чем за хвост дергать, лучше пару строк написать.
И без компьютера, серьезно ускоряющего работу, без 'лампочки Ильича', одним гусиным перышком – ишь, сколько нацарапали, гении! А ведь еще стоят на полках стройными рядами Горький и Золя, Лондон и Дюма, Вальтер Скотт, Жюль Верн и Айзек Азимов… Дамы и господа, а может, просто больше работать надо? – и попадем в неплохую компанию, под лай бездельников-злопыхателей.
Ведь лежать на диване со значительным лицом еще не значит – двадцать лет писать шедевр. Обломов тоже лёживал…
3. Тезис: «Гоголь, Гофман и Грин – не фантасты. Не посягайте на святое!»
Интересное дело. У нас год за годом отбирают коллег по цеху, великих собратьев по оружию (читай,
А если посягнуть?
Как мы уже говорили ранее, Вальтер Скотт, определяя метод, используемый Гофманом в его творчестве, назвал метод фантастическим, а произведения Гофмана – фантастикой. Через три года, в 1830 -м, термин «фантастика» вводит французский литератор Шарль Нодье, глава кружка романтиков «Сенакль», куда входили де Ламартин и Виктор Гюго. Нодье разрабатывает теорию фантастического и жанра новеллы- сказки; в статье 'О фантастическом в литературе' он призывает писателей обратиться к народным сказкам и легендам, утверждая, что необходимо вернуть фантастику в литературу, 'несмотря на все усилия запретить ее.'
Чуете, знакомым ветром повеяло: запретить! ату ее, фантастику!
Впрочем, мы бы сейчас назвали то направление, к которому призывал Нодье, и которому отдали дань Гауф и Гофман, Жорж Санд, Новалис и Брентано – фэнтези. Если взять шире, то наша фантастика как течение в искусстве – плоть от плоти романтизма. Это они, романтики XVIII – первой половины XIX веков, обновили художественные формы: создали жанр исторического романа, фантастической повести, лирико- эпической поэмы, решительно реформировали сцену. Это они проповедовали разомкнутость литературных родов и жанров, взаимопроникновение искусств, синтез искусства, философии и религии, заботились о музыкальности и живописности литературы, отважно смешивали высокое и неизменное, трагическое и комическое, обыденное и необыденное, тяготели к фантастике, гротеску, демонстративной условности формы.
А им оттуда, из былых эпох, презрительно тыкали пальцем в грудь:
– Рома-а-антики…
И эхо подхватывает аж до XXI-го века:
– Фа-а-анта-а-асты…
Ладно, поехали дальше. Ряд литературоведов полагает роман знаменитого Сирано де Бержерака, героя драмы Ростана, 'Иной свет или Государства и империи Луны' – первым научно-фантастическим художественным текстом. Ф. Достоевский назвал 'верхом искусства фантастического' повесть А. С. Пушкина 'Пиковая дама'. Критик Ф. Шале назвал 'фантастикой нового времени' роман Бальзака 'Шагреневая кожа', из чего легко делается вывод, что Шале знал и 'фантастику старого времени'. Гоголь сетовал, что читатель ошибочно полагает фантастом Барона Брамбеуса (Сенковского), а Барон пишет чрезвычайно скверно, и потому его опусы – никакая не фантастика, которая должна быть написана хорошо.
Булгаков планировал открыть в Москве Клуб Фантастов.
О выдающемся фантасте Жюле Верне в 1891-м году Лев Толстой говорил следующее: 'Романы Жюля Верна превосходны, я их читал совсем взрослым, и все-таки, помню, они меня восхищали. В построении интригующей, захватывающей фабулы он удивительный мастер. А послушали бы вы, с каким восторгом отзывается о нем Тургенев! Я прямо не помню, чтобы он кем-нибудь еще так восхищался.'
А поэт В. Брюсов высказался так:
– Не знаю писателя (кроме разве Эдгара По), который произвел бы на меня такое впечатление. Я впивал в себя егo романы. Некоторые страницы его произведений произвели на меня неотразимейшее действие. 'Таинственный остров' заставлял меня леденеть от ужаса. Заключительные слова 'Путешествия капитана Граттераса' были для меня высшей доступной мне поэзией. Последние страницы '20 000 лье под водой', рассказ о «Наутилусе» (подводном корабле), замершем в безмолвии, до сих пор потрясают меня при перечитывании…
Да и сам Брюсов отдал изрядную дань фантастике: роман 'Гора Звезды…', драматические сцены «Земля», рассказ 'Республика Южного Креста', 'Восстание машин', 'Мятеж машин'; повесть 'Первая междупланетная экспедиция' о полете на Марс, написанная уже после Октябрьской революции. В неопубликованной статье 'Пределы фантазии' Брюсов наметил 'три приема, которые может использовать писатель при изображении фантастических явлений:
1) Изобразить иной мир – не тот, где мы живем.
2) Ввести в наш мир существа иного мира.
3) Изменить условия нашего мира.'
Блестящая классификация! Слышите это мудрое: три приёма? Снова разговор заходит о методе. Не зря мэтр поэзии любил Жюля Верна. Интересно, когда у фантастов Жюля Верна отберут окончательно? Ведь не могли же Толстой с Тургеневым или Брюсов восторгаться жалким, низким, вульгарным фантастом? Никак не могли. Чувство эстетического, зашитое в мозжечок, протестует. Значит, берем автора «Робура-Завоевателя» и 'Двадцати тысяч лье под водой', выдираем с мясом из фантастики и переставляем на другую книжную полку.
Поближе к 'надменному эстету'.
Итак, мы видим, что термин «фантастика» и титул «фантаст» (аналогично, по принадлежности к литературному направлению или как констатация творческого метода: «реалист», «романтик», «символист» и пр.) не были окончательно дискредитированы во время оно. Напротив, умением писать фантастику, принадлежностью к цеху фантастов гордились. Собственно, в наших родимых осинах мы видим водораздел, после которого фантастику загнали в гетто, как состоявшийся на первом съезде Союза Писателей СССР (1934 г.), где фантастику официально объявили литературой для детей и юношества, призванной пропагандировать достижения научно-технического прогресса и звать молодежь ко вступлению в высшие учебные заведения.
Извините за брутальность, но, как говорят 'на зоне' – 'опустили'.
Умри, лучше не скажешь.
В сущности, первотолчок к такому унижению фантастики дали незабвенные Маркс с Энгельсом. В 'Немецкой идеологии' они пишут: «Это воззрение можно опять-таки трактовать спекулятивно- идеалистически, то есть фантастически». Классикам вторил В. Ленин (замечание по поводу Фейербаха), подчеркнув роль фантастического, как закрепляющего в конкретном образе идеалистический уклон мысли.
Все, приехали. Не вырубишь топором.
Идеалистический уклон и спекуляция.
Без права переписки. С поражением в правах.
Этого вполне хватило, чтобы оттеснить фантастику на задворки. Через пять лет после незабвенного съезда, в 1939-м году, в литературной энциклопедии беднягам-фантастам дали лазейку, калитку в светлое будущее: 'Нужно различать идеалистическую и материалистическую фантастику. При этом различении не имеет существенного значения характер и степень внешнего неправдоподобия в составе образа Ф., т. е. будет ли это образование фантастического предмета (кентавр) или свойства (ковер-самолет), или действия,
