значения. Она протянула к нему руки, и он взял ее ладони в свои.

— Не ходи, — прошептала она. — Не ходи!

— Я должен, как ты не понимаешь? Другого выхода нет.

Элиз покачала головой, слезы застилали ей глаза. Рено глядел сверху на бледный овал ее лица, на глубокие янтарно-карие глаза, на дрожащие губы. Никогда в жизни ему ничего так не хотелось, как остаться здесь, с ней. Но он знал, что этому не суждено сбыться. Он бездомный изгой, он не может ни предложить ей спокойную удобную жизнь, ни даже обеспечить ее безопасность. С этим необходимо было смириться. Он не может предложить ей разделить с ним его полную опасностей жизнь. Это было бы жестоко, а он и так уже причинил ей много страданий. Он думал научить ее любви, а на деле причинил только боль. Лучше уж покончить с этим сейчас. Отрезать раз и навсегда.

— Забудь обо мне, — сказал Рено, а глаза его стали совсем безжизненными. — Помни только, что я любил тебя. И будь счастлива.

Со стены раздался отчаянный голос часового:

— Дикари поджигают хворост!

Рено отпустил Элиз и, резко повернувшись, помчался к воротам. Их для него чуть приоткрыли, а потом сразу же вновь захлопнули.

Он называл ее женой своего сердца… Элиз прижала дрожащие пальцы к щекам, глядя ему вслед, а затем, подхватив юбки, взбежала на бруствер. Горящими глазами она уставилась на кромку леса, туда, где Рено разговаривал с индейскими воинами, сопровождая свою речь резкими уверенными жестами.

Неподалеку от них корчилась, кашляла и вопила мадам Дусе, окутанная облаком дыма, поднимавшегося у нее из-под ног. Яркие языки пламени лизали сучья и сухой валежник, которыми обложили столб. Было хорошо слышно, как гудело и трещало усиливающееся пламя. Внизу дым стал желтым и густым, еще минута — и он превратится в сплошной столб, еще минута — и будет поздно. Дым и горячий воздух обожгут легкие мадам Дусе, пламя сначала захватит ее ноги и начнет подниматься вверх, причиняя такие страдания, что смерть покажется избавлением.

Внезапно Рено резко повернулся и бросился к костру, раскидывая горящие сучья ногами, так что они разлетались по сторонам. Вокруг себя Элиз услышала нестройный хор радостных голосов, но крики замерли, когда люди увидели, что Рено выхватил из-за пояса нож. Его лезвие блеснуло на солнце.

Через несколько секунд Рено уже бежал к форту с мадам Дусе на руках. Ее голова безжизненно свисала вниз, руки болтались, распущенные белые волосы и подол платья слегка дымились. Ворота форта открылись, и Рено смог зайти внутрь. Сен-Дени шагнул вперед и осторожно взял женщину на руки. Рено отступил назад, поклонился, а затем круто повернулся и вышел из ворот. Оказавшись снаружи, он быстрыми шагами направился к начезам.

— Сукин сын, убийца! — раздался сдавленный крик. Один солдат поднял ружье и выстрелил вслед Рено. Раздался еще один выстрел и еще. Со стороны леса послышался ответный огонь — это начезы прикрывали отход своего военного вождя.

Рено бежал, пригнувшись и уворачиваясь от пуль, пока наконец не достиг спасительных деревьев и не скрылся за ними.

Внутри форта Сен-Дени внезапно оторвал взгляд от мадам Дусе и озабоченно поднял голову.

— Прекратить стрельбу! — крикнул он. — Она жива! Она жива!

Нестройные залпы прекратились. Индейцы растворились в лесу и исчезли из виду. Мгновение спустя единственным напоминанием об их пребывании в окрестностях форта мог служить разметанный костер со столбом в середине.

Французы провели ночь в форте, потому что не знали точно, как далеко ушли начезы, и опасались, что они вновь могут вернуться. Кругом царила неразбериха, многое пришлось сделать, чтобы навести порядок. Людей надо было разместить на ночь, покормив предварительно ужином. Нервы у всех были на пределе, женщины стали шумно спорить из-за того, кто внес больший вклад в общий ужин, кому выпадет честь спать в церкви и в казармах, а кому придется довольствоваться ночлегом в доме слуг или в караульном помещении. Все говорили разом, словно гогочущие гуси. «Вот уж над чем обязательно посмеялись бы начезы», — подумала Элиз. Поскольку ее по большей части просто игнорировали, она решила потихоньку ускользнуть от них и пошла прямо к мадам Сен-Дени, чтобы предложить помощь в уходе за мадам Дусе.

Несчастная женщина еще была без сознания, но ее все же раздели и вымыли. Элиз нанесла смягчающую мазь ей на кожу, ослабила тугие бинты на немногочисленных ожогах. Она также помогла облачить ее в длинную хлопчатую ночную рубашку и расчесала белые волосы с обуглившимися концами. Когда же женщины начали сокрушаться, что некому посидеть с бедняжкой, пока они пойдут укладывать спать детей, Элиз спокойно вызвалась это сделать.

Она была рада, что занята делом, отвлекающим от раздумий. Кроме того, оказывая помощь мадам Дусе, она как бы очищала перед ней свою совесть за то, что покинула ее в беде. Разумеется, Элиз старалась убедить себя, что все произошло не по ее вине, но до конца она в это не верила. Она же знала, что старуха была нездорова, что ум ее повредился; ей следовало лучше за ней смотреть.

Мадам Дусе лежала в постели, бледная как полотно и неподвижная, проходили часы, а она даже не пошевелилась. Снаружи раздавались звуки шумного веселья — очевидно, французы решили отметить удачный исход событий. Площадка для парадов, находившаяся позади дома коменданта, перед казармой, была освещена фонарями. Ночное спокойствие нарушали игра скрипки и губной гармошки, топот ног. Голоса стали громче, то и дело раздавался хохот — наверное, в ход пошло несколько бутылок вина. Все это Элиз слышала, но ей и в голову не приходило выглянуть наружу и тем более присоединиться к остальным. Она все сидела в полутемной, освещенной единственной свечой комнате и смотрела прямо перед собой невидящими глазами.

Наконец все затихло. Единственными доносившимися до нее звуками были шаги часового. Наступили самые темные предрассветные часы, когда дух человека слабеет.

— Элиз, — внезапно произнесла мадам Дусе надтреснутым хриплым голосом. — Это ты?

Моментально придя в себя, Элиз склонилась над больной:

— Это я. Как вы?

— Не знаю. Я чувствую себя так… странно.

— Вам пришлось вынести тяжкое испытание. Вам нельзя сейчас разговаривать. Хотите пить?

Старуха кивнула, и Элиз принесла ей воды в бутыли из тыквы. Она приподняла ее голову и поднесла бутыль к губам. Когда та напилась, Элиз поставила бутыль на место.

— Ты добра ко мне… — прошептала мадам Дусе. У Элиз перехватило дыхание.

— Я?.. Нет! Я оставила вас одну у начезов, прошу простить меня за это.

Губы мадам Дусе тронула слабая улыбка.

— Ты не виновата. Это я испугалась.

— Вы испугались?

— Испугалась жизни, я думаю.

— Возможно. Но сейчас вы живы и должны отдохнуть. Попытайтесь уснуть. — Элиз взяла ее тонкую руку с синими жилками, лежавшую поверх одеяла. Пальцы женщины слабо сжали ее руку.

— Сегодня я видела смерть…

Элиз решила, что мысли мадам Дусе снова стали бессвязными, как это не раз случалось с ней в Большой Деревне. Если не отвечать, она, возможно, вновь уснет. Но мадам Дусе открыла глаза и уставилась на Элиз.

— Я боялась начезов, боялась боли, но не смерти. Я хотела умереть. Смерть казалась мне благом, и она была так близко, так близко… Когда появился Рено, я попросила его убить меня, но он не захотел.

Элиз думала, что уже выплакала все слезы, но они вновь покатились градом у нее из глаз.

— Дорогая, не плачь, — прошептала мадам Дусе. — Все не так уж плохо. Рено сказал, что я должна терпеть, и вот я терплю…

Прошел, наверное, еще час, запели петухи, небо посветлело. Элиз вдруг почувствовала, что пальцы мадам Дусе судорожно сжали ее руку, а потом безвольно упали. Несчастная женщина перестала дышать.