Это объясняло ее поведение во время нашего первого знакомства. И если на то пошло, объясняло, почему кое-кто, абсолютно неспособный на простую любезность, вообще изыскал немного времени, чтобы поговорить со мной.

— И вам не хочется узнать, что я увидела? — спросила она. — Все непременно жаждут услышать, что ждет их впереди.

— Люди глупы. Человеку не нужен пророк, чтобы узнать свое будущее. Посмотри на вчерашний день, затем взгляни на сегодняшний. Завтра, вернее всего, будет таким же, как и день после завтрашнего.

Мне надо было идти. Воробей заждался меня на холоде, к тому же требовалось закончить еще кучу дел, прежде чем я заслужу отдых. Напоследок я посмотрел долгим взглядом на Авраама. Он станет последним, сказал я самому себе. Так или иначе.

— Вы пережили ее тогда, в первый раз? — прервала мои мысли Мариека.

— Нет, она забрала меня. Разве не видно?

Мариека чуть-чуть покраснела, но продолжила:

— Я имела в виду…

— Я знаю, что вы имели в виду, — ответил я. — Да, я пережил ее.

— Как это было?

Люди иногда спрашивали меня о тех днях, если узнавали, что я оставался в Низком городе в самые страшные времена. «Расскажи о чуме», — просили они, будто это какая-нибудь городская сплетня или результат бойцовского поединка на деньги. И что им расскажешь? А что бы они хотели услышать?

Я мог рассказать о первых днях, когда все началось так же, как каждое лето: по одному или по два трупа с квартала, старики и самые юные. Мог рассказать о том, как на жилищах начали появляться чумные метки, как они плодились и множились, пока почти не осталось ни единой лачуги, ни единого дома без нацарапанного на двери косого креста. О том, как государственные мужи, что приходили сжигать дома, порой не удосуживались даже проверить внутри и убедиться, что там не осталось живых, не говоря уже о том, чтобы потушить пламя, которое перебрасывалось на соседние здания.

Рассказать о том, что случилось на другой день, после того как мать и отца бросили на телегу и увезли. Тогда соседи обыскали наш дом, просто вошли, без особой радости, но и без толики стыда, и вышли, забрав с собой горсть серебреников, что скопил мой отец. Я попытался остановить их, но только получил по лицу. Те самые соседи, которые одалживали нам сахар и с которыми мы праздновали Среднезимье. И кто бы мог осуждать их за это, ведь все тогда потеряло смысл.

Рассказать о кордонах вокруг Низкого города, о толстомордых гвардейцах, которые разжирели на взятках, но не выпустили из оцепления ни одного бедняка, ибо, по их мнению, мы были отребьем, которое лучше держать на острие копья подальше от достойных людей. Как хотелось мне расквитаться с ними. Я ждал случая многие годы, ждал этого и теперь.

Рассказать о том, каким было лицо маленькой Хенни, когда я третьи сутки подряд возвращался без крошки пищи. Оно не было гневным, не было даже грустным, оно выражало лишь покорность судьбе. Моя несчастная сестренка лишь положила ручку мне на плечо и сказала, что все будет отлично, что на другой день мне повезет больше, и голос ее звучал так сладко, а личико ее было таким исхудалым, что у меня разрывалось сердце, рвалось на куски проклятое сердце.

Да, я мог бы рассказать Мариеке о многом.

— Ничего особенного, — ответил я, и на сей раз Мариеке достало благоразумия придержать свой дурацкий язык за зубами.

Теперь действительно пора было идти, уходить, пока я не натворил чего-нибудь лишнего. Я попрощался со скрайером коротким кивком. Вероятно, я выглядел взвинченным, поскольку Мариека попыталась выразить нечто вроде извинения в знак раскаяния за свои видения, но я проигнорировал ее старания, вышел на холод и коротко скомандовал Воробью отправляться домой. И хотя я находился в опасной близости от городского центра, но все же приставил к носу зажатый в руке пузырек амброзии и вдыхал пары до тех пор, пока в голове не осталось места для горьких воспоминаний. Прислонившись к стене, я постоял немного, пока не успокоился настолько, чтобы можно было двинуться в обратный путь к дому.

Я задержался в «Графе» на несколько часов, распивая кофе с корицей, в то время как снегопад укутывал город в толстое покрывало белого пуха. Ближе к вечеру я покурил травки, наблюдая за тем, как Адольфус и Воробей возводят снежную крепость, игнорируя при этом то, что, по моему разумению, называется главными архитектурными принципами. Мои подозрения подтвердились, когда часть восточной стены обвалилась, предоставив вражеской армии надежный путь для вторжения.

Они веселились. Мне же, напротив, было совсем не до зимних радостей. Насколько я мог судить, имелась по меньшей мере одна группировка людей, желавших меня убить, но, возможно, их было три. Вдобавок к этому мысль о неизменности установленного Старцем крайнего срока неустанно преследовала меня повсюду, став моей главной головной болью. Я не мог отделаться от математических вычислений: семь дней вычесть три будет четыре дня, семь вычесть три — четыре, четыре дня. Четыре дня.

При наихудшем раскладе я мог бы бежать из города. На такой случай я уже приготовил нужные средства, чтобы начать новую жизнь в каком-нибудь далеком углу страны, где мог укрыться и никогда не вернуться назад. Но, поскольку дело держал на контроле сам Старец, я не мог полагаться на то, что моя новая жизнь продлилась бы долго: во всем Ригусе не найдется такого места, где старик не отыскал бы меня, если бы захотел. Возможно, мне пришлось бы бежать за кордон, предложить свои услуги Нестрии или Вольным Городам и просить у них укрыть меня в одной из своих дальних провинций. Я знал достаточно грязных тайн, которые могли бы представлять интерес для заинтересованных кругов за границей. Однако это означало, что мне следовало принять в расчет Адольфуса с Аделиной, а теперь еще и Воробья. Я не мог бросить их на произвол судьбы.

«Будешь думать об этом тогда, когда придет срок», — сказал я самому себе и принялся обдумывать все это снова, надеясь ухватиться на этот раз за какое-нибудь иное обстоятельство. Я мысленно выкладывал факты по очереди, начав с того, каким образом Беконфилд превратился из дилетанта в массового убийцу.

Однажды он просыпается и понимает, что у него не хватает наличных, чтобы рассчитаться с портным, и начинает искать пути исправления ситуации. Возможно, герцог обратился к Брайтфеллоу не сразу, потерпев прежде ряд неудач. Затем в какой-то момент он связывается с магом, и оба начинают переговоры. Брайтфеллоу не всегда прислуживал аристократам, показывая мудреные фокусы. Он был настоящим магом и, вероятно, знал способ, гарантирующий скорый результат, лишь бы герцог не слишком придирался к средствам достижения цели. Герцог не придирался. Компаньоны поручают Тару киренцу, одному из знакомых Брайтфеллоу, однако ошибаются с выбором, их человек портит дело, и тогда его решают убрать, прежде чем законники могли бы выйти на киренца и по цепочке добраться до них самих. Операцию откладывают на пару месяцев и при этом меняют тактику: отныне никаких действий на стороне, вся работа должна выполняться дома. Сначала исчезает Каристиона, потом Авраам. Детей выкрали, принесли в жертву и выбросили тела, надежно заметя за собой следы.

Слабовато, слишком натянуто. Имелись мотивы и средства, но не более того. Какая связь между детьми? Почему двое последних были заражены чумой? Слишком много вопросов и почти никаких надежных улик. Имя Брайтфеллоу на клочке бумаги, которой, кстати, у меня больше не было. Я потерял список, когда купался в канале. Несколько угроз, высказанных в разговоре с Веселым Клинком, от которых герцог легко откажется. Я знал, что Беконфилд виновен, но одних подозрений для Старца было бы мало, а расправа над герцогом без санкции Черного дома только навредила бы мне.

Теперь я жалел, что не воспользовался случаем вытянуть из Клинка побольше во время нашего прошлого разговора вместо того, чтобы зарабатывать себе очки. Старец частенько распекал меня, когда я служил под его началом, за то, что не умею держать себя в руках. Он говорил, что я никогда не достигну его мастерства именно потому, что позволяю своей ненависти сочиться сквозь зубы. Старец, конечно, гнусная