чем я, хотя сиял он давным-давно, задолго до меня. Из дебрей доносились глухие голоса зверей и птиц полночных и шум ветвей. Обычай был таков: идти ночами. Может быть, однажды в этом разберутся. Едва лишь солнце заходило, мы поднимались, чтоб идти в глубокой тьме. Тревожной, беспорядочной толпой растягивались мы на много верст. У этих коротконогих человечков вставали дыбом волосы, катился холодный пот по их гусиной коже. Ни у кого и никогда так слух не обострялся от страха. Их ждали дали. Под молодой луной их ждали дали, подростков пятнадцатилетних. Смех вызывает хромота. Кому по нраву спотыкаться, ступая по камням распухшими ногами у деревушек сонных на виду? Но это было незадолго до ухода. Обычай был таков: идти ночами. А дело в том, что день сулил немало бед скитальцам. Днем солнце вспять ползло над руслами дорог, над быстриной колей, оставленных грузовиками, которые везли колониальный хлопок. Я помню берега и броды рек, опасных для машин, где было всякое, где столько потонуло. Мне объяснила все моя родная тетка, согбенная крестьянка, которая на старческих ногах с трудом передвигалась, опираясь на две клюки. Мы жили у нее — мой младший братец Ванго и я. Старуха с нами сурово обходилась. Ни на один вопрос ответа мы не ждали. Рассказывали в Бао… О чем? Узнаете. В какой-то там глуши, вдали от городов живут в достатке люди. Неужто вправду есть земля такая? И днем и ночью распевали птицы, а рядом находились лесные звери. Нет, я писать не собираюсь для прогрессивной прессы. Все эти звери, все эти звери не были убиты, хотя лежали бездыханны, хотя пейзаж был так обезображен. Конечно, жители селенья потом клялись, что ничего не знают. Рассказывали в Бао… О чем? Узнаете… Мой дядя Канза, тот говорил, что дело в колдовстве.
