хрустальный шар страну, я понял, что именно для этого и был я рожден на свет. Время настало, и пора принять это на веру…
Хрустальная сфера растаяла в моих ладонях, превратившись в пучок собранных мной растений, холодных от дождя. Разжав руки, я дал им упасть и тыльной стороной ладони смахнул воду с глаз. Пейзаж внизу переменился: повозка и суденышко исчезли, город затих.
Спустившись в пещеру, я застал Кадала за возней с горшками, в которых он обычно готовил нам пищу, а молодого человека — за оседлываньем наших лошадей.
— Оставь их, — сказал я ему. — Кадал, у нас есть горячая вода?
— Полно. Вот так неожиданное повеленье короля. Выходит, в Лондон едем? — Кадал казался довольным, и я не мог его за это винить. — Что ж, мы заслужили перемену обстановки, если хочешь знать мое мненье. Как по-твоему, в чем дело? Он, — кивок в сторону молодого гонца, — по-видимому, мало что знает или не хочет говорить. Судя по всему, какие-то неприятности.
— Возможно. Скоро узнаем. Вот, просуши его. — Я подал ему мой плащ, сел у огня и подозвал юношу. — А теперь покажи мне руку.
Его запястье посинело, распухло и, наверно, болело, когда я касался его, но кости были целы. Пока он умывался, я приготовил компресс, а затем закрепил его на руке бинтами. Юноша почти со страхом наблюдал за моими действиями, сдерживая желание отдернуть руку, что, как подумалось мне, вызвано не одной только болью. Теперь, когда он смыл дорожную грязь, я смог лучше рассмотреть его; и впечатление того, что он мне знаком, стало еще сильнее. Перевязывая запястье, я внимательно разглядывал посланца.
— Я ведь тебя знаю, не так ли?
— Вряд ли ты помнишь меня, господин. Но я тебя помню. Однажды ты был добр ко мне.
— Это было такой редкостью? — рассмеялся я. — Как тебя зовут?
— Ульфин.
— Ульфин? Знакомое имя… Погоди-ка. Да, вспомнил. Слуга Белазия?
— Да. Так ты меня помнишь?
— Отлично. Помню и ту ночь в лесу, когда мой пони охромел и тебе пришлось вести его домой в поводу. Полагаю, ты все время вертелся где-то рядом, но в глаза бросался не больше, чем мышь-полевка. Точно мне вспоминается только тот случай. Белазий тоже будет на коронации?
— Он мертв.
Что-то в его тоне заставило меня многозначительно взглянуть на него поверх повязки.
— Ты так его ненавидел? Нет, не отвечай, я об этом догадывался, несмотря на свою молодость. Что ж, я не стану спрашивать о причине. Боги видят, я и сам его не любил, а ведь я не был его рабом. Что с ним случилось?
— Он умер от лихорадки, господин.
— И тебе удалось пережить его? Кажется, я припоминаю что-то о древнем варварском обычае…
— Принц Утер взял меня на службу. Теперь я при нем… при короле.
Он говорил быстро, отводя взгляд. Я понял, что больше ничего не узнаю.
— И ты по-прежнему настолько боишься мира, Ульфин?
Но этот мой вопрос он оставил без ответа. Я закончил перевязку.
— Что ж, это дикое и неистовое место, и времена нынче жестокие. Но все переменится к лучшему, и, думаю, не без твоей помощи. Вот, дело сделано. А теперь поешь чего-нибудь. Кадал, ты помнишь Ульфина? Паренька, который привел домой Астера в ту ночь, когда мы наткнулись на отряд Утера возле Немета?
— Клянусь псом, так оно и есть. — Кадал осмотрел юношу с головы до ног. — Ты выглядишь намного лучше, чем тогда. А что приключилось с друидом? Умер от проклятья? Присаживайся и перекуси. А вот твоя еда, Мерлин, и гляди, съешь столько, сколько подобает нормальному человеку, а не твоим драгоценным птичкам.
— Попробую, — кротко ответил я и рассмеялся, увидев выражение лица Ульфина, когда тот переводил взгляд с меня на моего слугу, а затем опять на меня.
Ту ночь мы провели на постоялом дворе у перекрестка, откуда путь лежит через Пять Холмов к золотым копям. Я ужинал один в своей комнате, прислуживал мне Кадал. Как только закрылась дверь за местным слугой, принесшим блюда, Кадал, судя по всему, переполненный новостями, обратился ко мне:
— Что ж, похоже, времена в Лондоне настали веселые.
— Этого следовало ожидать, — мягко заметил я. — Я слышал, что Будек уже прибыл, а с ним большинство королей с того берега Малого моря, и что почти все они, а также половина наших вельмож привезли своих дочерей — ввиду того, что одна сторона трона пустует. — Я рассмеялся. — Утеру это придется по нраву.
— Говорят, он уже перепробовал половину лондонских девушек, — заметил Кадал, ставя передо мной тарелку с седлом барашка под горячим и ароматным луковым соусом.
— Говорить о нем могут что угодно. — Я принялся за еду. — Это вполне может оказаться правдой.
— Да, но если серьезно, то все уверены, что надвигается беда. И причина в женщине.
— О боги, Кадал, пощади меня. Утер был рожден для неприятностей, в которых замешаны женщины.
— Нет, в самом деле. Кое-кто из нашей охраны проговорился, и я не удивляюсь, что Ульфин молчал. Тут дело нешуточное. Жена Горлойса.
Я вздрогнул и поднял голову:
— Герцогиня Корнуэльская? Это не может быть правдой.
— Пока. Но, если верить сплетням, он не прочь попытаться.
Я отпил вина.
— Можешь быть уверен, это всего лишь слухи. Она более чем вдвое моложе своего супруга и, как я слышал, хороша собой. Полагаю, Утер осыпает ее знаками вниманья, ведь ее муж — второй военачальник в королевстве, а люди, зная Утера, выжали из этого все, что могли.
Кадал уперся кулаками в стол и посмотрел на меня сверху вниз. Он был необычно серьезен.
— Значит, знаки вниманья, да? Говорят, он ни на шаг от нее не отходит. Посылает ей за столом лучшие кушанья, следит за тем, чтобы ей подавали первой, даже раньше его самого, пьет за ее здоровье на глазах у всех, всякий раз, когда поднимает кубок. От Лондона до Винчестера только об этом и говорят. Мне сказали, что уже на кухне об заклад бьются.
— Не сомневаюсь. А Горлойс что-нибудь говорит об этом?
— Старался сперва не обращать вниманья, но дело зашло так далеко, что он больше не может притворяться, будто ничего не замечает. Он пытался смотреть на это так, словно Утер просто оказывал честь им обоим, но, когда он усадил леди Игрейну — так ее зовут — по правую руку от себя, а старика — напротив, да еще на шесть человек ниже ее…
— Он, верно, сошел с ума, — встревоженно пробормотал я. — Утер не может допустить раздора, любого раздора, и в первую очередь — с Горлойсом. Клянусь всеми богами, Кадал, ведь именно Корнуолл помог Амброзию завоевать страну, именно Корнуолл помог Утеру сесть на трон. Кто завоевал для него победу в битве у горы Дамен?
— Люди говорят и об этом.
— В самом деле? — Я нахмурился и с мгновенье размышлял. — А женщина? Что, кроме обычной грязи, рассказывают о ней?
— Что она говорит мало и день ото дня становится все молчаливей. Не сомневаюсь, что у Горлойса есть что сказать ей ночью, когда они остаются одни. Как бы то ни было, говорят, что на людях она теперь почти не поднимает глаз — особенно когда король впивается в нее взглядом поверх своего кубка или наклоняется через стол, чтобы заглянуть за вырез ее платья.
— Именно это я и называю грязными сплетнями, Кадал. Я имел в виду, что она собой представляет?
— Ну, как раз об этом и умалчивают, только и разговоров, что о ее молчании, красоте и тому подобном. — Он выпрямился. — Никто и не говорит, что она идет ему навстречу. Видит бог, Утеру не следует
