матушки: с простой деревянной кроватью, резным дубовым сундуком, ткацким станком и потрескавшейся мозаикой на полу.

Сделав несколько шагов вперед, я остановился в изножье постели, всматриваясь в Горлойсову жену.

Если бы меня потом спросили, как она выглядела, я не смог бы ответить. Кадал говорил мне, что она хороша собой, и я видел голод в Утеровых глазах, так что я знал, что для мужчин она желанна; но, стоя в просторной, наполненной ароматами опочивальне и глядя на женщину, которая лежала, закрыв глаза, на сером шелке подушек, ее я не видел. Не видел я и самой опочивальни и прочих людей в ней. Перед моим взором мерцали, бились, как живое сердце, вспышки пламени — словно в хрустальном шаре.

Я заговорил, не отрывая глаз от женщины в постели:

— Одна из придворных дам пусть останется. Остальным выйти. И тебя тоже, господин, я попрошу нас оставить.

Он безропотно подчинился, забрав с собой стайку женщин, как пастух сгоняет отару овец. Женщина, приветствовавшая меня по приходе, осталась у постели своей госпожи. Когда за выходящими затворилась дверь, женщина на постели подняла веки. Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза. Затем я сказал:

— Чего ты хочешь от меня, леди Игрейна?

И она решительно и без тени притворства ответила:

— Я послала за тобой, принц, потому что нуждаюсь в твоей помощи.

— В деле, в котором замешан король, — кивнул я.

— Тебе уже известно? — прямо спросила она. — Когда мой муж привел тебя сюда, ты ведь догадывался, что я не больна?

— Догадывался.

— Значит, ты можешь догадаться и о том, о чем я тебя попрошу?

— Не совсем. Скажи, неужели ты до сих пор не могла сама переговорить с королем? Это помогло бы ему избежать многих тревог и волнений. И твоему мужу тоже.

Ее зрачки расширились.

— Как я могла говорить с королем? Ты проходил через двор?

— Да.

— Тогда ты видел ратников моего мужа и его вооруженную стражу. Что, по-твоему, произошло бы, если бы я поговорила с Утером? Я не могу ответить ему открыто, а если бы встретилась с ним тайно — даже если бы мне это удалось, — не прошло бы и часа, как это стало бы известно доброй половине Лондона. Разумеется, я не могла ни переговорить с ним, ни послать ему весточку. Единственное мое спасение — в молчании.

— Если бы в твоем письме говорилось, что ты — верная и преданная жена герцогу Корнуэльскому и что для самого короля было бы лучше обратить свой взор на других, то такое письмо гонец передал бы ему в любое время.

Она улыбнулась. И молча склонила голову.

Я вздохнул.

— Да, именно это я и хотел узнать. Ты честна, Игрейна.

— Какой смысл лгать тебе? Я немало о тебе слышала. Разумеется, я понимаю, что не стоит верить тому, что поют о тебе в песнях и рассказывают в легендах, но ты наделен проницательностью, хладнокровием и мудростью, и, говорят, ты ни одной женщине не любовник и ни одному мужчине не брат. Поэтому ты способен выслушать и рассудить. — Она опустила взгляд на свои руки, лежавшие поверх покрывал, потом вновь посмотрела на меня. — Но тем не менее я верю, что ты в силах провидеть будущее. Я хочу, чтобы ты предсказал мне его.

— Я не предсказываю судьбу, подобно старухам. Ты для этого за мной послала?

— Ты сам знаешь, почему я послала за тобой. Ты — единственный мужчина, с которым я могу поговорить наедине, не вызывая гнева или подозрений моего супруга… и король прислушивается к твоим словам. — И хотя она была всего лишь юной женщиной, лежавшей в постели, в то время как я возвышался над ней, Игрейна держалась так, будто она королева и дает аудиенцию. Она посмотрела на меня в упор. — Король уже говорил с тобой?

— Ему не было нужды говорить со мной. Всем известно, что томит его.

— А ты перескажешь ему наш разговор?

— Это будет зависеть…

— От чего? — потребовала она ответа.

— От тебя самой, — медленно молвил я. — До сих пор ты была осмотрительна. Будь ты не столь осторожна в своих речах и поступках, нам бы не миновать беды, возможно, дело дошло бы и до открытой войны. Я понимаю, что ты ни на минуту не могла позволить себе остаться в одиночестве или без присмотра; ты постоянно следила за тем, чтобы всегда быть на виду.

С мгновенье она молча глядела на меня, недоуменно приподняв брови.

— Естественно.

— Многим женщинам, особенно тем, что желают того же, чего жаждешь ты, такое было бы не по силам, леди Игрейна.

— Я не «многие женщины». — Слова ударили меня словно вспышка света. Игрейна внезапно села, отбросив назад темные волосы, и откинула покрывала. Пожилая женщина схватила длинную голубую одежду и поспешила к своей госпоже. Игрейна накинула распашное платье поверх белой спальной туники, спрыгнула с кровати и нервно прошла к окну.

Она была высокого роста, а ее стать могла бы лишить головы и более стойкого мужчину, чем Утер. У нее были лебединая шея, изящно посаженная голова. Темные локоны струились по ее плечам. Глаза у нее были синие, не пронзительно-голубые, как Утеровы, а глубокие, темно-синие, какие нередко встретишь у кельтов. Гордо очерченный рот. Она была прелестна, но такая женщина никогда не станет игрушкой в руках мужчины. Если Утер желает ее, подумалось мне, ему придется сделать Игрейну королевой.

Она остановилась, чуть не дойдя до окна. Ее могли увидеть со двора. Она не из тех, кто теряет голову.

— Я дочь короля, королями были все мои предки. — Она круто повернулась ко мне. — Неужели тебе не понять, как велика моя мука, что я смею хотя бы думать об этом? — Она страстно повторила: — Неужели тебе не понять? В шестнадцать лет меня выдали замуж за властителя Корнуолла. Он хороший человек, и я уважаю и почитаю его. До приезда в Лондон я почти смирилась с однообразной жизнью в его замке, но он привез меня сюда — и что случилось, то случилось. Теперь я знаю, что должна получить, но получить все это не в моей власти, не во власти супруги Горлойса Корнуэльского. Так что же мне еще, по-твоему, остается? Только ждать и молчать, поскольку от моего молчанья зависит не только моя честь, но и моего мужа, моего рода, а еще честь королевства, за которое умер Амброзий и которое сам Утер скрепил огнем и кровью. — Она отвернулась, сделала два быстрых шага к дверям, возвратилась. — Я не дешевая Елена, не игрушка, из-за которой мужчины сражаются, умирают, разоряют королевства. Я не стану ждать на стенах, словно награда дюжему вояке, что всех одолеет. Я не могу уронить в глазах народа ни честь Горлойсa, ни честь верховного короля. И я не могу прийти к нему тайно и тем самым обесчестить себя в своих глазах. Да, я женщина, томимая любовью. Но я также Игрейна Корнуэльская.

— Выходит, ты собираешься дождаться, пока сможешь прийти к нему при свете дня, прийти, не уронив себя, как его королева? — холодно спросил я.

— Что еще я могу сделать?

— Таково посланье, которое я должен ему передать?

Она молчала.

— Или ты призвала меня сюда, чтобы я предсказал тебе будущее? Сказал, сколько еще осталось жить твоему супругу?

Она по-прежнему не отвечала.

— Игрейна, нет никакой разницы. Если я передам Утеру, что ты любишь и желаешь его, но не сможешь прийти к нему, потому что ты замужем и муж твой еще жив, сколько лет жизни ты сама напророчишь тогда Горлойсу?