улыбка стала еще светлей, и сам он как будто подрос.
Едва отметив это, она уселась поудобнее, и, желая думать лишь о Стрелецком, улыбаясь, ждала сигнала к бегу. Но она почему-то не могла думать только об Анатолии. Ненужные мысли затеснились в голове, вызывая беспокойство и досаду. Ей вдруг представилась нелепой такая спортивная пара. Стрелецкий и Бойцов! Она даже в удивлении оглянулась. Но никто не разделял ее удивления. Наоборот, у всех было серьезное выражение и в глазах вопрос: кто победит?
И когда Стрелецкий и Бойцов пришли вместе, все захлопали с таким облегчением, словно и не хотели иного исхода. А Марина с удивлением уже смотрела на Бойцова.
«Что такое? — думала она. — Почему все какие-то другие?» Бойцов, тихий, незаметный Бойцов, уверенно выхаживал по стадиону, приседая и разводя руками под взглядом сотен пар глаз.
И ничего не видели исключительного люди в другом юноше, что был чуть выше и стройнее Бойцова, в руководителе делегации москвичей Анатолии Стрелецком, потому что он был таким же, как и все: может, чуточку смешливее, порывистее в движениях, может, сильнее сердцем и мужественнее, чем кто-нибудь другой, — кто их разберет в этом счастливом спокойствии будней! — но все-таки он был таким же, как все.
И от этого он не становился хуже, нет — от этого становились лучше люди, с которыми его сравнивали, если вообще кому-нибудь приходила мысль сравнивать.
Сравнивала Марина…
Федор и Анатолий выбежали во главе своих команд на зеленое, теплое от солнца поле. Оркестр исполнял туш. Сережка Прохоров взмахивал палочкой.
Купреев поднял руку.
— Команде механического института физкульт…
Команда залпом, коротко и задорно:
— Ура!
Анатолий, гибко вытянувшись, полуобернулся к своим.
— Команде технологического института физкульт…
И так же подхватила команда:
— Ура!
Сережка Прохоров яростно дернулся, уцепившись за очки: оркестр неистовствовал.
Из-за ворот противника, сохраняя достоинство, под одобрительный смех трибун прибежал запоздавший Аркадий Ремизов.
Добравшись до ворот своей команды, честь которой он защищал пять лет, круто повернулся и сразу начал деловито приводить в порядок «рабочее место» — исследовал прочность сетки, ногами поразбросал камешки и с подчеркнутой скукой, явно лукавя, прислонился плечом к штанге.
Недалеко похаживал толстый, как всегда серьезный, Борис Костенко.
— Я сегодня сыграю как бог, — отважился он на шутку, высматривая на трибуне девушку с васильковыми глазами.
Пожав, как полагается, руку Федору, Анатолий, недобро улыбаясь, тихо сказал:
— Помнишь?.. Я тебе проиграл тогда… в детстве… Держись!
Федор громко расхохотался, сразу вспомнив первый их матч.
Отступив несколько шагов от мяча и оглянувшись, Анатолий сказал:
— Поехали!
И с изменившимся, сердитым лицом ударил ногой по мячу, присев при этом и раскинув руки в стороны.
Игра началась.
Марина была равнодушна к футболу. Сегодня она решила следить за игрой — ведь там, на поле, Стрелецкий! Она с любопытством наблюдала, как он бегает, как бьет.
Невообразимый шум царил на трибунах. Какой-то парень кричал восторженно возле Марины: «Толька, давай! Давай! Толька!» («Наверное, москвич», — подумала Марина.)
Нет, не оправдал Анатолий надежд товарища: собираясь ударить по воротам, наступил на мяч и позорно растянулся на земле.
На трибунах раздался хохот, иронически-дружные аплодисменты. Анатолий вскочил на ноги, схватился за голову. К нему подошел Аркадий и ласково похлопал по спине: ничего, мол, бывает!
Марина не смеялась. Ей было жаль Анатолия. Но когда все успокоились, она вновь поймала себя на том, что не думает о Стрелецком…
Что же это такое?
Марина сидела тихо, точно прислушиваясь к чему-то. И вдруг возник простой, ясный вопрос, который никогда раньше не приходил ей в голову: действительно ли она любит Анатолия, не было ли ее чувство к нему лишь желанием любви?
Чем бы ни было в прошлом ее чувство к Анатолию, сейчас она совершенно ясно понимала, что к нему равнодушна.
«Он мне совсем, совсем не нужен», — думала она о Стрелецком без удивления и горечи.
Марина выбралась из тесноты трибуны и, близко держась загородки, направилась в обход стадиона.
Она пошла сперва очень тихо, взгляд ее был сосредоточенно-глубок, словно она смотрела внутрь себя. Затем пошла быстрее, ближе к людям, что толпились вдоль линии стадиона, и с каждой секундой шаги ее становились решительнее и тверже.
Ей внезапно пришла мысль, что, может быть, всему, что совершилось, непременно нужно было совершиться, и очень хорошо, что она не любит Анатолия.
Ей не было жаль прошлого, она думала о нем без грусти и без упрека. Да, она что-то проглядела в жизни, раз не заметила раньше перемены в людях: все представлялось ей в новом свете: она и себя чувствовала другой, а не той девочкой, что пришла год назад в институт.
…Аплодисменты и смех с трибун заставили Марину оглянуться. Она не поняла, что там произошло, — люди бегали за мячом, как раньше. Она, пожалуй, не старалась понять случившегося, так же, как никого не думала искать на футбольном поле. Она просто на один миг оглянулась и вновь пошла своей дорогой. Но этот миг оставил в памяти картину: Федор, в косо падающем из-за трибуны солнечном снопе света, смеясь, грозил кому-то пальцем. Один только Федор. И солнце.
И музыка.
Медные, стройные голоса труб звучали торжественно, словно печатая в чистом, пахнувшем лесом воздухе мужественную мелодию марша: «Если завтра война…»
Красные флажки на трибунах, на углах стадиона, на линии ворот развевались упруго и тревожно, колеблемые первым легким, обещающим сумерки ветерком.
Глава двадцатая
Начались летние каникулы. Студенты получили стипендию и стайками растекались в общежитие, в город, на вокзалы. Аркадий с утра ходил озабоченный и злился, что наркомат не присылает назначения. Женя бегала по магазинам и закупала подарки для родных — по пути к месту назначения Аркадия они собирались заехать к ее родителям. Надя укладывала чемодан, готовясь к поездке в деревню, к тете. Она несколько раз видела проходившего мимо окон Виктора и все ждала с радостным замиранием: вот войдет, и кончится их глупая размолвка. Не расставаться же им на два долгих месяца, не подав друг другу руки!
Федор провожал Марину и сына в Томск.
Он не думал, что услышит окончательный ответ жены. Марина была встревожена и, когда он обращался к ней, непонятно, будто в испуге, затихала, в темных глазах ее стояло робкое и просительное выражение.
Федор уже сам откладывал окончательный разговор. Устраивая Марину и Павлика в вагоне, он
