но вряд ли кому приходила мысль, почему именно он с давних пор выступал в роли конферансье и распорядителя на вечерах. Как-то по-домашнему уютно становилось в аудитории, когда Аркадий выходил на сцену — добродушный и невозмутимый.
— Виктор Соловьев, второй курс, новые стихотворения, — торжественно объявил он и первый захлопал в ладоши.
Женя перестала «стрелять» по сторонам своими быстрыми глазами и толкнула Надю:
— Мужайся! Твой идеал.
Виктор Соловьев очень нравился девушкам, но ни одна из них не могла похвастаться его особым вниманием. Его глаза светились легким, впрочем, безобидным пренебрежением ко всему, что его окружало. Он стоял на сцене и читал. Стихи понравились всем, ему шумно аплодировали.
Особенный успех имели слова:
При этом Виктор встряхивал головой и разбрасывал в стороны руки.
— Знаешь, как мы познакомимся? — шептала Женя. — Пойдем и запишемся в кружок.
— Стихи писать? Я не умею.
— Ну, стихи! Мы в технический… Хочешь?
— Идет! — с веселой решительностью согласилась Надя. — Только ты первая!
Аркадий снова вышел на подмостки и произнес трагическим голосом:
— Антр-ракт!
Махнул рукой, давая знак оркестру.
Аудитория сразу ожила — голосами, смехом, улыбками. Оркестр обрушил на головы студентов первый оглушительный аккорд, долженствующий изобразить, по мысли капельмейстера Сережки Прохорова, начало вальса.
Вслед за первым аккордом, как всегда, по залу разнеслось всем знакомое сердитое шипение капельмейстера. Только после этого с грехом пополам полились медленные звуки старинного вальса.
— Разрешите?
— Не танцую.
— Жаль.
— Нетанцующие, в сторону!
— Шире, товарищи!
— Кто курит, кто курит здесь?
Смех, разговоры. Быстрые взгляды. Знакомства.
Вот уже с подчеркнуто равнодушным видом проталкивается сквозь толпу товарищей Виктор Соловьев. Вот уже Аркадий Ремизов примчался сюда и танцует очень галантно с маленькой Женей Струнниковой.
После танцев девушки подошли к Соловьеву. Он был окружен товарищами. Но Женя протиснулась вперед и потянула его за рукав.
— Да? — обернулся Виктор.
— На минутку! — сказала девушка, делая значительное лицо.
Они остановились около Нади. Та смотрела весело и открыто.
— Я вас слушаю, — сказал Виктор.
— Горим желанием записаться в ваш технический кружок, — сказала Женя, напирая на «ваш».
— Похвально! — взгляд Виктора рассеянно скользнул по лицу Жени. — Но не воображайте, что технический кружок существует забавы ради. Мы принимаем тех, кто серьезно работает в области техники.
— Надежда, подтверди! — Женя театрально отступила в сторону.
— Я всю жизнь отдам технике! — громко сказала Надя.
Виктор нахмурился. В тоне ответа он расслышал насмешку и внимательно посмотрел на девушку. Синие глаза и детски припухлый, красиво очерченный рот смутили его.
— Фамилия? — строго спросил он, доставая записную книжку.
— Степанова!
— Так. Прекрасно. Имя?
— Надя, — певуче сказала она, — Надежда. Надежда Петровна.
Женя не удержалась и вставила мрачным голосом:
— Можно Наденька…
Прыснула и, убегая, застучала каблуками.
Виктор усмехнулся.
— Хорошо, — сказал он, вглядываясь, — я вас буду звать Наденькой…
Ну что ж, Наденька так Наденька…
В книгах хорошо писали про любовь, а она уверяла Женю, что это выдумка.
— Ты не знаешь, — смеясь, говорила Женя.
Она не знает?! Сколько мальчишек за ней ухаживало в школе, и она их всех, конечно, любила… Даже сейчас. Все окончили школу, разлетелись, а она их все еще любит, — такие хорошие ребята. Но разве можно любить всех? Любят одного, самого лучшего. Так, чтобы настойчиво всплывали в памяти все детали минувшей встречи. Бывает, привяжется какой-нибудь пустяк — звон проводов, протянутых к семафору, когда они перелезали через них, или жук, упрямо карабкающийся вверх по стебельку, пока они наблюдали за ним, соприкасаясь головами, или узкая, вся в лунных пятнах дорожка в лесу… Привяжется и стоит в глазах. И радостно и смешно оттого, что есть такие пустяки на свете.
Но его, Виктора, еще не было в этих пустяках. Было все, что связано с ним, с их встречами, но его самого пока не было. И это утешало Надю. Она хотела, чтобы все ребята были одинаковыми для нее, она боялась, как бы что-нибудь не отвлекло от учебы. И вдруг она обнаружила, что Виктор лучше всех. Прошли, растаяли пустяки, и только он один занимал ее — интонация голоса, тревожные глаза, прикосновение руки, — от всего этого почему-то хотелось тихо плакать.
— Почему ты такой холодный? — говорила она ему, думая о холодности его ладоней и беря их в свои руки.
— И грустный может быть? — спрашивал он выжидательно.
Она не знала, что ответить, не понимала, отчего он грустный, когда ей так хорошо.
На студенческих вечерах Виктор не отпускал ее ни на шаг. Надя делала сердитое лицо, но, в сущности, ей было очень приятно, что он ее не отпускает. Это лучше, чем если бы он находился где-нибудь в другом конце зала, да еще, боже упаси, около девушек. Пусть лучше будет рядом, — нет, пусть обязательно будет рядом! Не беда, даже если и промолчит весь вечер. Она гордо оглядывается, ловя в глазах подруг зависть и восхищение. Кто скажет, что в институте есть еще парень и девушка, которые так же хорошо дружат, как они? Никто не скажет.
И, счастливая, она капризно выговаривала Виктору:
— Ты какой-то странный стал. С тобой можно с тоски умереть.
…Теперь ей хотелось учиться еще лучше, чтобы догнать Виктора и чтобы он гордился ею.
Глава четвертая
Комсомольская организация механического факультета избрала своим секретарем Федора Купреева.
