правилах. Но сегодня, после того как пастор упомянул о стаканчике хереса, идея выпить не раз приходила ему на ум.

— У тебя есть херес?

— Только светлый. Сухой, как кость.

— Очень хорошо.

Джок снял пальто и подошел к огню.

Каминная полка Родди всегда была загромождена всякой пыльной ерундой. Начинавшие сворачиваться в трубочку фотографии, старые курительные трубки, кувшинчик с фазаньими перьями, старые приглашения, возможно, даже оставшиеся без ответа. А сегодня к каминным часам была прислонена блестящая открытка с красивой каллиграфической надписью, тисненая по краям золотом и безумно претенциозная.

— Что это? Похоже на королевский указ.

— Ну, не совсем. Приглашение на обед в Дорчестер. По случаю вручения телевизионных наград. За лучший документальный фильм года. Одному Богу известно, зачем меня приглашают. Я уж думал, меня давно вычеркнули из всех списков. Вообще-то, если бы не скучные послеобеденные речи, мне всегда доставляло удовольствие бывать на подобных сборищах. Знакомиться с молодыми писателями, видеть новые лица. С ними есть о чем поговорить.

— Ты поедешь?

— Я слишком стар, чтобы пересекать всю страну ради бесплатного похмелья.

Он опустил на стол свой бокал с виски, отыскал херес, выбрал подходящий бокал и налил брату, а потом, вытащив из пепельницы тлеющую недокуренную сигару, вернулся к камину.

— Если бы все это происходило в каком-то цивилизованном месте, в таком, как Инвернесс, я бы снизошел до участия, чтобы придать вес мероприятию, которое иначе превратится в вульгарную грызню. Но, к сожалению… — Он поднял стакан. — Твое здоровье, старик.

Джок улыбнулся:

— Твое здоровье.

Родди был на девять лет младше Джока. В молодости Родди был самым привлекательным из троих братьев, весельчаком и волокитой, разбившим больше девичьих сердец, чем можно было вообразить, но так и не отдавшим никому своего. Женщины его обожали. Мужчины относились к нему с опаской. Он был слишком хорош собой, слишком умен, слишком талантлив во всем, что не принято считать подходящим талантом для мужчины. Он рисовал, писал, играл на рояле. Он даже умел петь.

На охоте с ним в засаде всегда оказывалась самая симпатичная девушка, и он частенько забывал, что цель мероприятия — стрелять в куропаток. Ни звука, ни шороха не доносилось из его убежища, пока у него над головой спокойно пролетали стаи куропаток. А в конце охоты его находили увлеченным беседой со своей спутницей, с ружьем, из которого не было сделано ни единого выстрела, и со скулившим от скуки охотничьим псом.

Наделенный незаурядными способностями, Родди Данбит шутя окончил школу и в ореоле славы отправился в Оксфорд. Он всегда был создателем направлений и законодателем мод. Если все носили твид, он предпочитал вельвет, и скоро все ходили в вельвете. Он был председателем драматического общества Оксфордского университета и прославленным участником дискуссий. Никто не был застрахован от его остроумных замечаний, которые хоть и делались обычно в доброжелательной манере, но иногда больно задевали.

Когда началась война, Джок уже был солдатом Камероновского полка. Родди, движимый глубоким чувством патриотизма, который он никогда не выставлял напоказ, в первый же день войны пошел на призывной участок. Ко всеобщему удивлению, он записался в королевский отряд морских пехотинцев, объяснив всем, что ему просто нравится их нарядная форма. И буквально тут же оказался в школе подготовки спецподразделений, где ему приходилось карабкаться по отвесным кручам с помощью веревки и выпрыгивать из учебного самолета с закрытыми глазами, вцепившись рукой в вытяжной трос парашюта.

Когда война окончилась и страна вернулась к мирной жизни, все, кто еще не был женат, бросились исправлять положение. Началась эпидемия свадеб, и Джок тоже не устоял. Но только не Родди. Он славно продолжал ту жизнь, которую вел до 1939 года: возвел себе дом в Бенхойле и начал писать. Первыми вышли в свет «Орлиные годы», за ними «Ветер в соснах» и затем «Рыжий лис». Он купался в лучах славы, ездил с лекциями, выступал с речами на банкетах, появлялся на экранах телевизоров.

К этому времени он стал полнеть. Если Джок оставался все таким же худощавым, то Родди сильно поправился. Постепенно его талия расплылась, появился двойной подбородок, красивые черты лица утонули в пухлых щеках. И все-таки он был привлекателен, как прежде, и когда у газетчиков кончались сплетни о важных персонах, на посвященных светской жизни колонках появлялись выцветшие фотографии Родди Данбита («Орлиные годы») на обеде с миссис такой-то, которая, как всем известно, была ревностной защитницей дикой природы.

И все-таки молодость прошла, затерялась где-то в прошлом. Наконец, даже негромкая слава начала иссякать. Перестав быть желанным гостем в Лондоне, он вернулся, как и всегда возвращался, в Бенхойл. Писал короткие статьи, сценарии к телефильмам о жизни природы, небольшие заметки в местные газеты. Ничто не могло изменить его, он оставался прежним Родди, очаровательным, остроумным и занимательным рассказчиком, все еще продолжавшим впихивать свое располневшее тело в вельветовый пиджак и готовым ехать в любую даль по темным проселочным дорогам, чтобы покрасоваться на какой-то второстепенной вечеринке. И, что удивительно, всегда каким-то чудом, полусонный и весьма нетрезвый, возвращался на рассвете домой.

Однако он стал слишком много пить. Не напиваться, не буянить, просто его уже редко можно было видеть без стакана виски в руке. Стал меньше двигаться. Из человека физически почти неутомимого он превращался в хронического лентяя. Ему трудно стало даже съездить в Криган. Его жизнь протекала теперь в добровольном заточении в Бенхойле.