Над городом плыл последний, по всей видимости, в этом году теплый денек. Блаженно раскидав по скамейке конечности, я нежился в его ласковых лучах и разглядывал проносящиеся мимо меня женские ноги. Длинные, короткие, стройные, в сетчатых чулочках и на высоком каблуке, они неслись прочь, обволакивая меня облаком желания и воображения. Ноги зовущие и ноги манящие. Я делал умное, отрешенное лицо и пытался думать, но в голову не приходило ни одной мысли кроме вопроса, почему почти каждого мужика заводят женские ноги. Я даже не пытался найти ответа, а просто тупо повторял про себя: 'Почему каждого мужика заводят женские ноги?'.

— Учили в детском саде малышей: 'У манекенщиц ноги от ушей'. Вчера я разглядел начало этих ног, но уши, хоть убей, найти не смог, — шепотом процитировал я где-то услышанный стишок. — Что вы сказали? — повернулся ко мне сосед по скамье, благообразный седой пенсионер. — Хороши ноги, — подмигнул я ему, кивая головой в сторону проплывающих в этот момент мимо нас ножек. Старикан нахмурился, поворачиваясь по направлению кивка моей головы, а затем рот его расплылся в довольной улыбке. — Да, — протянул он. — Хороши. У моей бабки, правда, не хуже были в молодости. — Ну… — махнул я рукой, — это в молодости. А у этой сейчас. — Так это как посмотреть, — оживился сосед. — В молодости мне тоже кроме ног ничего не надо было. А вот с годами. — А вот с годами мне ничего кроме лекарств не надо будет, — кивнул я ему и, нехотя, оторвал задницу от скамейки. Старичок укоризненно покачал головой мне во след.

Я лениво, засунув руки в карманы джинсов, подошел к киоску за пачкой сигарет. Перед витриной, разукрашенной недвусмысленными этикетками от презервативов, стояли два малолетних бронеподростка. Они, краснея, рассматривали фотографии и о чем-то перешептывались. — Что, пацаны, открыли съезд любителей женского тела? — зачем-то наехал я на них. — А че, нельзя? — огрызнулся тот, который был постарше. — Можно, — благосклонно разрешил я. — Только ночью спать будешь плохо. — Да ну его, — махнул на меня младший и потянул товарища за собой.

Купив пачку Эл-Эм-а, я здесь же распечатал ее и сунул сигарету в зубы. Солнце нежно трепало меня по волосам, и почему-то хотелось чего-нибудь большого, светлого и очень-очень хорошего. Закурив и выпустив из легких дым первой затяжки, я побрел по осенней улице. — Григорич, — раздалось позади. Я обернулся и разглядел в толпе Марину. Она неслась ко мне, расталкивая прохожих, с вытаращенными красными глазами и поднятой рукой. — Григорич, — повторила она свой вопль, хотя прекрасно видела, что я уже остановился и жду ее. — Привет! — улыбнулся я. — Как дела? — Какие уж тут дела, — переводя дыхание, вздохнула Марина. — Федя пропал. — Весь? — попробовал я сострить. — Да. Совсе-е-е-ем, — вдруг заревела Марина. — Ну чего ты ревешь, дура? — начал я ее успокаивать. — Куда он денется? — Не зна-а-а-аю, — новый взрыв истерики сотряс прижавшиеся ко мне плечи.

Вздохнув, я приобнял свою первую любовь и вывел ее из толпы. Почему-то все мои знакомые с первой же встречи избирают меня на роль 'жилетки'. Неважно, мужского он пола или женского, но вспоминает обо мне именно тогда, когда хочет поплакать. И ведь умудряются находить меня для этого занятия всюду, где бы я не был. Найдя свободную скамейку, я усадил на нее 'очередную несчастную' и полез в карман за носовым платком. — Мы вчера вечером поругались, и он ушел, — шмыгая носом в мой платок, повествовала Марина. — Что же мне теперь делать? Что, Григорич? — А ты объявление дай в газету, — закатил я глаза. — Какое объявление? — насторожилась она. — Пропал мальчик. Звать дядя Федор. Глаза голубые, нос красный. На вид не больше двадцати пяти. Любит водку с пельменями. — Вечно ты со своими шутками, — отмахнула она. — Тут в колокола бить надо. — В барабаны и бубны, — продолжал я гнуть свое. — Вернется и без колоколов. — Ты его не знаешь, — Марина попыталась еще раз всхлипнуть, но передумала, представив по-видимому, себя, бьющую в бубен. — Да знаю я твоего Федора, как облупленного знаю, — заверил я ее. — Сидит сейчас в каком-нибудь кабаке в сиську пьяный и щупает размалеванную девицу. Да еще и приговаривает: 'Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел'. При упоминании о бабушке, на меня обрушился целый водопад. Тут я, согласен, перегнул палку. Нельзя женщину так пугать. Да ведь и она хороша, найди ей ее Феденьку. Это в последний-то теплый день года. — Злой ты, Григорич, — убежденно проревела Марина. — Ага, — подтвердил я. — Злой и себялюбивый. И люди для меня — мусор. — А что, не мусор, что-ли? — Ну я же покаялся. — Ну давай поищем. А? — она вцепилась в лацканы моей куртки и безжизненно повисла на них, как засушенная бабочка. — Тьфу ты, — разозлился я. — Ну где мы его сейчас будем искать? — Ну где-нибудь, — неуверенно пожала она плечами. — Ну пойдем, — плюнул я и махнул рукой на этот последний теплый день осени.

Мне уже было все-равно, куда идти, что делать и кого искать среди двухмиллионного населения города. Я просто шел, куда глаза глядят, и проклинал истеричку, ее дурацкого мужа, свой покладистый характер и свой отпуск, который можно было провести тысячью разными способами, отличными от поиска ушедшего мужа. Марина семенила рядом, крепко вцепившись в мой рукав и озираясь по сторонам. Наверное, она думала, что увидит своего изможденного Федю, лежащего на тротуаре в луже крови и соплей. — Пойдем заглянем к Васильевым, — предложил я. — Может, он там. — Ага, — кивнула она.

Мы зашли к Васильевым, где на звонок дверь открыла заспанная Светка в халатике на голое тело. Рыдая, Марина обшарила все закоулки двухкомнатного васильевского гнезда, заглядывая, по моему совету, в холодильник и под ванну. Она даже хотела откинуть одеяло, под которым лежал Васильев-муж, но Светка вовремя среагировала и не дала чужачке увидеть его прелестей. Во время всей процедуры обыска я стоял в прихожей и идиотски улыбался. Мне было очень неудобно за Марину и за себя, опрометчиво подавшего ей эту идею. — Чего она ищет-то? — трагическим шепотом спросила у меня Светка. — Мужа своего, — ответил я ей таким же тоном. — У нас? — вдруг взвизгнула Светка. — Да зачем мне ее муж? У меня свой есть. — А вдруг тебе одного мало? — попробовал я отшутиться, но юмор мой понят не был. — Что такое? — неожиданно пришел в себя Васильев. — Ты прячешь чужого мужа? А ну-ка верни сейчас же девушке ее вещь. Несмотря на свою заторможенность, Васильев не потерял чувства юмора. Светка захохотала. Марина тоже улыбнулась. Видно, до нее дошла комичность ситуации. — Ты еще в шкафу поищи, — поддерживая всеобщую веселость, обратилась Светка к Марине. — Уже, — заверила ее та и плюхнулась в кресло, тяжело отдуваясь.

Потом я со Светкой пил кофе на кухне, а Васильев с Мариной деловито обзванивали всех знакомых на предмет нахождения у них в жилище неопознанного чужеродного тела. — Ну чего ты поперся с ней? — сетовала Светлана. — У нее Федя каждую неделю уходит, и она каждую неделю его упорно ищет. — Не знаю, — пожал я плечами, разглядывая светкины ноги, выбившиеся из-под халата. Ноги были длинные и стройные, как у девочек с подиума. Заметив мой взгляд, Светка спрятала свою красоту под цветастую ткань. — Глаза вылезут, — засмеялась она. — А потом я мужняя жена, как никак. Меня скромность украшать должна. — Ну это, если других украшений нет, — улыбнулся я, чувствуя пикантность ситуации. — Это ты мне что-ли комплименты говоришь? — нахмурилась Светка и прыснула.

Я погрузил в чашку губы и осторожно отхлебнул горячего кофе по-турецки. Светка была моей третьей или четвертой любовью. Наверное, самой любимой, но такой же неразделенной, как и все остальные. Она никогда не бегала ко мне со своими заботами и не любила, когда бегали другие. Можно сказать, что мы не подошли друг другу по идейным соображениям. — Ты что-то нас с Васильевым совсем забыл, — постукивая ложкой по ручке чашки, в потолок произнесла Светка. — А что скучали? — Да не особенно сильно, но было.

В прихожей хлопнула выходная дверь.

— Ага, мой кофе тут пьют, — в кухню радостно-возбужденный ввалился Васильев. — Меня, значит, заслали на оперативную работу, а сами тут, понимаешь, шушукаются. — Ну и как результаты, оперативник? — обернулась Светка. — Обнадеживают, — серьезно кивнул головой Сашка. — Нашелся милай. Тепленьким, можно сказать, взяли. У Грини. — Ну ясненько, — кивнул я головой. — Беззлобный Гриня готов приютить у себя любого изгнанного мужа. Засекай, Сашка. — Угу, — кивнул Васильев. — Ты мне поугукай, — застрожилась Светка. — Я не Маринка, каждую неделю за тобой бегать не буду. Не нравится — катись. — Ох и строгая она у тебя, — посочувствовал я Сашке. — Строгая, но справедливая, — засмеялась Светка. — Как уйдет, так я тоже уйду к кому-нибудь. Вон Сережка примет. Примешь, Сережка, брошенную жену? — Приму, — серьезно кивнул я. — Обогрею, приласкаю.

От Васильевых я на силу вырвался через час. Не люблю сидеть в гостях у семейных пар. И скучно, и грустно, и некому морду набить. Время только-только приближалось к двум часам, и у меня даже появилась надежда на то, что этот день еще не до конца испорчен. Я вдохнул побольше воздуха в легкие и бодро зашагал подальше от центра. Люблю такие дни, когда вроде бы и не осень, но уже и не лето. Люблю их