Ну вот, собственно, и все, кого я смог найти. — подытожил свои перечисления приятель. — Так что ты обязательно приходи. Мы будем ждать. — Затем, немного помявшись, добавил. — Редко все-таки встречаемся, а ты всегда был душой компании.

Эта сентиментальность, так не вяжущаяся с образом Сергея, умилила Звонкова. 'Вот ведь — подумал он, — что делает с 'гранитом' время.' Затем, наскоро попрощавшись, он выскочил из автобуса, еще раз на прощанье вскинув в приветствии руку. От этой неожиданной, незапланированной встречи с юностью на душе стало спокойно и тепло. 'А что? — улыбнулся сам себе Звонков, — Есть еще люди, которые меня помнят… И Ленка будет.' Последняя мысль была необычна для него сегодняшнего. Все ведь умерло, казалось, умерло и почило под слоем пепла. Ан, нет, как открылось ему сейчас. После всех этих взрослых лет упоминание о НЕЙ вновь заставило ускориться кровь и окрасило щеки. Значит, не все умерло. Значит, осталась еще где-то глубоко небольшая частица того большого чувства, от которого когда-то хотелось летать. Значит, жив еще тот вчерашний Звонков, сохранился, подобно, куколке бабочки.

От этой мысли день словно изменился. Небо, хоть и осталось таким же серым, теперь трогательно обнимало голые деревья, пытаясь согреть их и защитить от холодного ветра. Послеобеденная людская суматоха теперь не раздражала, а, наоборот, втягивала его, манила пальцем присоединиться к простым житейским хлопотам. Звонков улыбнулся и сделал решительный шаг в сторону жизни. И тут же его подхватил поток толпы, наполнив уши непривычным гомоном многоголосья. И уже далее он перестал ощущать себя отделенным от этого водоворота суетливой жизни. Его толкало в спину, кружило и вертело по всему городу, окунало в очереди и влекло все дальше и дальше. Звонковское 'я' растворилось, как бы перестав существовать, да и самому Звонкову временами становилось вовсе непонятно, что происходит. Он проталкивался по забитым людьми магазинам, задевая портфелем чужие ноги, извинялся и снова задевал. Его толкали сумками. Но, что удивительно, это не раздражало его, а, напротив, придавало какой-то дополнительный заряд энергии, и он лез в самую гущу тел со все большим азартом. В магазинном этом водовороте до него долетали отдельные фразы и обрывки разговоров, и он, ориентируясь по ним, несся сломя голову то в один отдел, то в другой, недоумевая сам, что делает. Он, словно, выпал не какое-то время из действительности, перестав ощущать бег времени.

— Аль чего потерял? — раздался озабоченный скрип из-за спины.

— Тьфу ты. Напасть какая-то. — Осел человек от неожиданности. — Видать точно, белая горячка.

— Эх ты, хфилософ. — По-доброму вздохнул Порфирий. — Точно что неверящий. Фома неверящий ты, Микола. 'А ведь, действительно. — подумалось вдруг Николаю, — Сталкиваешься неожиданно с непонятным, которого быть не может, но хочется, чтобы было, и не желаешь в это поверить. Парадокс.' — Жизнь она и есть жизнь. — Продолжал доверительно вещать Порфирий. — Она не только там, где ее привычней видеть. Она повсюду. Она течет и изменяется. Жизнь, Микола, странная штука.

Порфирий сегодня, явно, был настроен на философский лад, ему хотелось поговорить о вечном. И Николай, попавший в поле его зрения, представлял, по мнению Порфирия, как раз необходимую мишень для его красноречия. Порфирий готов был поучать, растолковывать и объяснять. Николаю же, напротив, не хотелось терять время на философскую тягомотину, тем более сейчас, когда он встретился с непознанным. Поэтому он в паузе решился сменить тему:

— Слушай, Порфирий. — Ты мне вот что скажи, чем ты занимаешься-то?

— Сказано же, памятник сберегаю от бега времени. — Разочарованно пробурчал обелисник.

— А зачем? — Не унимался Николай. — Чтобы не рассыпался в прах.

— А кому это нужно-то? Кому нужен бездушный монумент? — Настойчиво гнул свое Звонков.

Явно поставленный в тупик вопросом Порфирий, насупился и обиженно засопел. Он отвернулся к своему рослому красноармейцу всем своим удрученным видом давая понять, что его очень огорчили.

— Обиделся что ли? — недоуменно тронул его за плечо Николай.

— Да нет. — просто ответил Порфирий. — Что ж тут обидного, у каждого своя работа. Кто-то живет своим 'я', а кто-то — неуклюжим воплощением скульптора-неудачника.

Николая от этой фразы словно током ударило. Ему вдруг стало стыдно за свою бесполезную жизнь перед существом, смыслом жизни которого было сохранение никому ненужных каменных истуканов.

— Слышь, Порфирий. — Обратился он к обелиснику. — А вот кроме того, что в камне торчишь, ты что еще делаешь?

— Я-то? — Переспросил Порфирий. — Да ничего особенного. Думаю в основном. О смысле жизни, да и вообще. Обо всем, что вижу. Располагает. Вот с тобой познакомился, теперь и о тебе думать буду. — Добавил он задушевно.

— А что обо мне думать то? — Растерялся Николай. — Я простой как три копейки.

— Ну не скажи. — Задумчиво покачал головой Порфирий. — Простых-то вещей в жизни не бывает, а уж простых людей и подавно. Табуретка, и та свой норов имеет, а уж человек.

— Ну вот скажи тогда, — не унимался Николай, — что во мне может быть такого сложного?

— А то сам не знаешь. — Отмахнулся Порфирий.

— Не знаю. — Честно признался Николай. — В последнее время вообще сам себя перестал понимать. Ничего не надо, ни к чему душа не лежит. Как твой каменный истукан стал.

— Ну вот видишь. — Грустно произнес обелисник. — А говорил, простой, как три копейки.

Нажатие кнопки звонка вызвало шквал разноголосья и жизнерадостных возгласов за дверью. Нажав вторично на красную пупочку для убедительности, Николай откашлялся и заблаговременно улыбнулся. Дверь распахнулась рывком, словно с той стороны только и ждали этого условного сигнала. Вырвавшиеся на свободу музыка и смех оглушили Звонкова и заставили его невольно заткнуть уши.

— О, посмотрите, кто пришел. — Выкрикнули из-за двери, и пара дюжих рук втащила Николая в нагромождение шума, хохота, мокрых плащей и ботинок. Из всех дверей в коридор повыскакивали бывшие одногруппники Звонкова, принявшиеся жать ему руку, хлопать по плечам, обнимать и тормошить.

От неожиданности Николай растерялся и, стоя мокрым истуканом посреди коридора, натужно улыбался, тупо повторяя только одну фразу:

— А вот и я к вам на огонек. Примете?

— Ну что на человека насели, сволочи. — Заржал Сергей и, обхватив его за плечи, втолкнул в комнату. — Проходи, Николай.

Кто-то выхватил из правой руки торт, а из левой — пакет с бутылками, кто-то потеснился, давая возможность сесть и придвинул чистую тарелку. Сергей протянул рюмку.

— Штрафную. — Захохотал он. — А то мы уже час как сидим. Все хором подхватили возглас и скандировали, пока Звонков медленно опустошал содержимое довольно внушительной емкости. — Эх, где мои семнадцать лет. — Крякнул Николай, ставя на стол пустую рюмку. — Ну вот мы и встретились. — Не прошло и трех лет. — Добавил бывший красный дипломник Пашка Сидоренко, а теперь зам. директора крупного завода Павел Владимирович Сидоренко. — А помните, ребята, как мы в колхозе на практике трактор утопили? — Без всякого перехода засмеялся он.

Следом за ним засмеялись и все 'помнящие'. Историю с трактором повторял по очереди каждый на свой лад. Взрослые мужики и степенные дамы, причастные и непричастные к этому происшествию, в лицах изображали недоумение председателя колхоза, непонимающего, как трактор смог по дну реки добраться до противоположного берега. — А Звонков-то, помните? — Смеялся Игорь Костиков, пять долгих лет деливший комнату в общежитии с Николаем. — Звонков ему сказал, что, дескать, у трактора проснулся инстинкт рыбацкий, вот он и погнался за щукой. — А помните… — А помните…

И бесконечное помните эпидемией охватило всех, сидящих за столом. Оно сыпалось со всех сторон на голову Николая, изо всех углов бросалось на него и забиралось в черепную коробку. Он поначалу вслушивался в это 'помните', честно пытался вспомнить хоть что-нибудь, натужно улыбался на каждое воспоминание, но потом резко устал от всего этого и заскучал. ОНА сидела за столом напротив него и рассеянно ковырялась вилкой в тарелке, изредка бросая в его сторону короткие вспышки глаз. Когда-то эти голубые вспышки пронзали его тело разрядами тока, теперь же они были никакими. Ленка пришла одна, несмотря на то, что безымянный палец правой руки был увенчан атрибутом женского счастья. — Как ты? — Спросил Звонков у нее в перерыве между раскатами смеха. — Нормально. — Пожала она плечами. —