смекнув, ангел более участливо осведомился: — Да ты в себе ли, мил человек? Может спутал меня с кем?

Простые слова эти словно соскоблили пелену с глаз 'мил человека'. Он проморгался и выплыл из омута заблуждения. Осознание себя вернулось также неожиданно, как возвращается память после двух литров водки, употребленных накануне. Вернувшись в реальность, он принялся неторопливо анализировать обстановку, чувствуя себя человеком, проснувшимся в незнакомой комнате в обнимку с неизвестной женщиной. Он стоял на городской площади перед монументом, посреди ночи. Часы по-прежнему показывали три. Все было обыденным, все, за исключением существа, сидящего перед ним на земле.

— Что-то я не понял. — Произнес человек. — Вы собственно кто?

Бывший ангел, понимающе кивнул головой и, встав с земли, шаркнул правой ножкой:

— Порфирием меня кличут, а сам я из потомственных обелисников буду. Сам-то ты кто таков?

— Я то, Николай. Николай Звонков.

— Микола, значит. — Перебил бывший ангел.

— Неплохо. Вот и познакомились. — Довольно хмыкнул Порфирий, снова усаживаясь на землю. — Извините, а обелисник это кто ж такой? — Решился задать вопрос человек.

— Эх ты — темнота. Обелисник — это душа памятника, там, или скульптуры, но сработанных не от души. — Степенно начал Порфирий. — А, как бы это выразиться, из корысти, что ли.

— Ради денег?

— Необязательно. Не все корысть, что деньги. К примеру, хочет человек возвыситься, что-то прекрасное сваять, а руки у него, извиняюсь, под топор заточены. И начинает он по камню тюкать. Тюкает, тюкает, а в итоге — фигня. — Нравоучительно изрек обелисник.

— А-а. — Понимающе выдавил Николай. — И что в каждом памятнике свой обелисник есть?

— Зачем же в каждом? Тому, в который автор душу вложил, наш брат не надобен. Он и без нас века простоит, а вот который без души, тот без нас развалится через год.

— Понял. — Сказал человек. — Но ведь ничего такого нет в жизни. Ни обелисников никаких нет, ни говорящих камней. Иррационально все это. Бредовость происходящего совсем разозлила Николая. Он, стоя ночью на площади, беседует с 'несуществующим существом'. Стало как-то неуютно и немного жутко. Он поморщился и замотал головой, отгоняя наваждение. — Не бы-ва-ет! — четко произнес он скорее для самого себя.

Порфирий насупился. И по его нахохленному виду стало заметно, что он не на шутку обиделся.

— То есть, а я как же? — прогундел он. — Я то есть.

— Ты есть только в моем воображении. — Отрезал Николай. — Виртуальная, так сказать, реальность. Сейчас я закрою глаза, сосредоточусь, а потом открою и тебя не будет.

— Ну-ну, валяй. — Хмыкнул Порфирий и беззлобно ругнулся. — Хфилософ.

Человек зажмурился так, что в глазах разноцветные круги запрыгали и слились в радужные хороводы. Хороводы закружились, образовывая один огромный водоворот и растворились в темноте. Приоткрыв правый глаз, он осторожно и недоверчиво посмотрел перед собой. Порфирия не было. Осмелев, он распахнул оба глаза, и не веря им, нагнулся и потрогал мостовую перед собой. Порфирий исчез. 'Ну вот, уже до белой горячки добрался.' — облегченно вздохнул человек, почувствовав избавление от галлюцинации. — Аль чего потерял? — раздался тот же скрип из-за спины.

Утро для Звонкова началось чрезвычайно гадко. Уже в автобусе, сдавленный с трех сторон широкоплечими тетками с необъятными сумками, он почувствовал неладное. В тесноте транспортного чрева было нестерпимо душно, даже несмотря на то, что на улице моросил долгоиграющий сентябрьский дождь. Лица попутчиков не выражали ничего, кроме озабоченности четверга и терпеливого равнодушия. Во всех глазах отражалось свинцовое небо и лужи. Даже краснолицая кондукторша, восседавшая среди пассажиров Шахерезадой, не тыкала им в лица рулоном билетов и не орала на весь автобус про мифическое племя контролеров. Сегодня она была необычно молчаливой. Звонков стоял, притиснутый к ней телами и сумками, отрешенно глядя в окно. Изредка он передавал ей деньги на билеты, и тогда его взгляд встречался с ее тоскующими глазами. Рассеянно взяв деньги, она машинально отрывала билетики и протягивала их Звонкову, не говоря ни слова. Наверное, на душе у нее тоже было дождливо. Мысленно улыбнувшись и пожелав ей всего доброго, Звонков стал продираться к выходу, разрезая толпу локтями. Пассажиры беззлобно раздвигались, давая возможность суетливому попутчику протиснуться. Несмотря на это, остановку свою он, тем не менее, пропустил и ему пришлось три квартала шлепать по лужам в обратном направлении под плачущим небом.

Опоздав на работу и изрядно намокнув, в коридоре Звонков столкнулся с начальником отдела и понял, что предчувствия его не обманули.

— А, вот и их светлость изволили почтить нас своим присутствием. — Ядовито гавкнул начальник, не поздоровавшись.

— Да, понимаете, Павел Андреевич… — Начал было Звонков.

— Понимаю! — Резко перебил его начальник. — Я все понимаю. Осень. Дождь. Девушка в горящем окне? Нет. А, понимаю, тонущая в луже старушка.

— Не было сегодня тонущей старушки. — Угрюмо огрызнулся Звонков.

— Да ну. — Начальник притворно расширил глаза. — Ну, тогда не понимаю. Не понимаю, Звонков, чем у вас голова забита? Вы производите впечатление нормального, здравомыслящего человека. А на самом деле?

— А что на самом деле? — С вызовом переспросил мокрый подчиненный.

— На самом деле вы — разгильдяй. РАЗ-ГИЛЬ-ДЯЙ. — По слогам почти прокричал начальник. — Вы не можете работать программистом. Нет, это не потому, что вы постоянно опаздываете. И не потому, что вы делаете ошибки. Вы не можете работать программистом потому, что вы П-О-С-Т-О-Я-Н-Н-О делаете ошибки. А ошибки вы делаете потому, что вы — разгильдяй. Теперь вы меня понимаете?

Во время своей тирады начальник раскраснелся и теперь, тяжело отдуваясь, вытирал платком вспотевшую толстую шею. Звонков стоял понуро, изучая паркет коридора и пытаясь проникнуть в тайну его укладки. В висках у него метался вопрос 'Вы понимаете?' Звонков не понимал, что он должен, в конце концов, понимать, как не понимал и того, из-за чего весь этот сыр-бор. Ему очень хотелось поднять руку с портфелем и опустить его на эту красную лысину. 'А что? — подумал он, — Может действительно треснуть?'

Звонков отчетливо представил себе эту картину. Вот кожа портфеля соприкасается с кожей лысины. Начальник от неожиданности садится на пол и смотрит на него расширенными от ужаса глазами. На шум из дверей выбегают сослуживцы и сослуживицы и восторженно, разинув рты, таращатся на Звонкова. А он не спеша, покачиваясь с пятки на носок и обратно, с носка на пятку, подобно пикадору перед решительным броском, вытаскивает руку из кармана. Начальник все еще с пола выпучивает на его руку свои испуганные коровьи глаза, потому что на ладони у него теперь уютно покоится граната. 'А это ты понимаешь? — спокойно и с достоинством цедит Звонков. — Сейчас дерну за кольцо, и не будет ни тебя, ни этой дерьмовой конторы.''Нет, нет.'рыдает начальник, униженно ползая на коленях перед бывшим подчиненным. А Звонков, которого никто не знает, Звонков — победитель, Звонков — завоеватель, глядя на него своими проницательными глазами, бросает ему в лицо всю правду. И сильнее зарыдает начальник, и сотрудницы с интересом посмотрят на Звонкова. И даже оператор Зиночка томно вздохнет и протянет к нему свои маленькие белые ручки. Но он гордый и непреклонный пройдет мимо них и уйдет в дождь. — Вы меня должны понять, Звонков. — Голос начальника донесся издалека, постепенно приближаясь и достигая частоты Иерихонской трубы. — Если вы будете продолжать относиться к работе с таким же 'рвением',нам придется расстаться. Можете идти и работать. — Напоследок рявкнул начальник, придавая подчиненному поступательное движение.

Звонков некоторую часть коридора преодолел на сверхсветовой скорости, и только, свернув за угол, притормозил и выпустил шасси.'Ну и ладно. — повторял он себе. — Ну и ладно. Велика потеря.' И тут же на него вновь навалились мечты. Вот он гордо бросает на стол начальника заявление об уходе. Он покидает этот бастион тугодумия и коррупции. Он не спит три дня и три, а может даже, четыре ночи, не ест и не пьет и пишет программу, которая сама пишет программы. И вот программа готова, и ему, Звонкову, вручают Нобелевскую премию. Программу внедряют в конторе и сокращают начальника, за ненадобностью. И вот