— Да вы еле стоите. Что надо? Мы сделаем.

— Нет-нет, я должен сам. Потом — к Латору.

— Может, все же мы, а? — сказал Трэг. — Мы ожидаем налет.

— Нет. Я сам. Я быстро, — сказал я. Большой коммуникатор стоял под мешками с песком. Минуты через две я «поймал» Рольта.

— Капитан?! — сказал я.

— Да. Это я.

— Я ушел от а, Урка, поняли?

— Хвала всем небесам! — крикнул он. — Ты где?

— Перед спуском в нижний город. Есть два дела. Где отец?

— Улетел с повстанцами. Он в Тарнфиле или под ним.

— Понял. Капитан. Второе дело… («Как называется этот вход?» — шепнул я Трэгу. «Третий восточный», — сказал Трэг.)

— Ты где? Я слушаю, — сказал Рольт. — Второе дело… Коротко я рассказал ему о моро, о Реете и Митаре.

— Девочка у вас? — быстро спросил потом я.

— Да. Мается.

— Еще бы. Скажите ей… скажите ей про меня… и что я… очень хочу ее видеть. Вообще. Что ей привет.

— Понял. Все сделаю! Реет, Митар. Ну, ты молодец! Где они?

— Лес в районе… против третьего восточного входа.

— Есть, капитан! — весело сказал Рольт, и мы оба, засмеявшись, попрощались. — Все, — сказал я Трэгу и Эл-ти.

Трэг сказал:

— Идите, уль Митя. Может быть налет.

Я побрел к лестнице вниз. Уже спускаясь, я услышал «свист» приближающихся машин квистории и то, как заработали пушки и пулеметы на баррикадах. Неожиданно я покраснел, вспомнив, что я говорил Рольту об Оли при Трэге и Эл-ти.

Слыша пальбу и взрывы, едва волоча ноги, я брел по длинной, освещенной искусственным светом улице, иногда отмечая еще один очередной перекресток. «Женщин и детишек видно не было. Крылатые и бескрылые политоры, которых я встречал, — все двигались быстрым и деловитым шагом. Некоторые при встрече со мной поднимали приветственно руку; я не знал их, да возможно скорее всего и они меня. Я тоже поднимал руку и брел дальше. У шестого перекрестка я остановился и спросил у первого же встречного гелла, как теперь идти к Латору. Он объяснил и очень крепко, очень жестко пожал мне руку, сказав:

— Я видел твоего отца на поляне в лесу, это он так научил меня жать руку.

Я, улыбнувшись и кивнув, побрел дальше и вскоре сам узнал улицу и дом Латора. Я поднялся по лестнице до его квартиры, прикоснулся к ней рукой, дверь открылась, и я увидел Лату.

— О-о-о! — выдохнула она. — Хвала небу и Чистому Разуму! Уль Митя! — И одновременно взмахнула и руками, и крыльями. Потом она как бы втянула, мягко так, меня в квартиру, я сделал несколько шагов по кухне, мелькнуло личико Мики, я рухнул на кушетку и сразу же отключился, уснул.

Ее лицо было освещено мягким фиолетовым светом, и, потому что я едва-едва пришел в себя, — оно немного плыло передо мной, а его края были слегка размыты и чуть-чуть светились. У нее были большие, красивые (и совсем рядом со мной), нежные, влажные глаза; не сразу, но я уловил, как лицо ее за два дня осунулось и стало более жестким. Я обнял ее за шею.

— Пилли, Пилли, — прошептал я. — Это ты! Живая! Пилли!

— Тс-с, — сказала она. — Тихо. Лежи.

Мы и так говорили тихо; «плеер» был не на мне, висел на стенке рядом со мной, и я слышал, что мне говорит Пилли по-русски, а рядом одновременно мое ухо улавливало ее птичье «щебетанье».

— Пилли, — шептал я. — Я очень люблю тебя. Ты одна из моих самых любимых женщин на свете: мама, одна… нет, две девочки и ты. И еще две-три кинозвезды, но они не в счет, они на кинопленке… ненастоящие, их нельзя потрогать, а тебя…

— Лежи тихо, — сказала Пилли. — И обнимай меня тихо.

— Что со мной было? — сказал я. — То ли сознание потерял, то ли уснул…

— Ты, главное, здорово простудился, — сказала она, — но я уже сделала тебе укол — все будет нормально через пару часов.

— Укол?! — сказал я. — А во сне меня ужалила тутта. Надо же. Такой сон был. Я — в болоте, а она летает, зараза, и жалит.

— Это была я, — сказала Пилли. — С жалом.

В глазах у меня все немного плыло, и в ореоле легкого свечения лица Пилли появлялись иногда и исчезали лица Латы и Мики.

— Слушай, Пилли, а как все, а? — спросил я. — Где отец?..

— Он добрался. Он в отряде и пока не пробился сюда.

— А Орик, а Ир-фа, а Латор — как они?

— Все воюют, все живы. А ты… тоже мне — ходок по лесам, болотам и рекам — там и простудился. Я все знаю!

— Хорош бы я был, если бы не удрал от а, Урка. Кстати, о нем-то что слышно? А а, Грип? Оли же тогда его «выключила».

— Она не убила его, ранила. Смех смехом — он опять в отряде повстанцев под Калихаром. А с а, Урком неясно что.

— Пилли! Он украл меня, чтобы обменять на Орика!

— Странный ход. Что-то здесь не то.

— Я боюсь, что он все расскажет об Орике в квистории.

— Какой Орик заложник, если и другие члены оппозиции воюют против квистории? Да Орика могли и видеть в момент боя. Не то здесь что-то.

— Да, но я жив, а, Урк вылезет и начнет действовать.

— Он будет воевать в отрядах квистории, вот и все.

— Я его ненавижу, — сказал я.

— Резонно. Ты у нас вообще умница.

— Пилли!

— Что «Пилли»?! Лежи тихо, а я пойду, пора…

— Да, да, иди, Пилли, иди. А они не бомбят нижний город?

— Представить подобную бомбежку может только такой дурачок, как ты. Толщина «потолка» нижнего города внушительна и имеет мощнейшую прокладку. Не бомбят, а стараются его отбить, взять через спуски в него.

— А как вообще положение, общее?

— Ситуация в наших руках. Но у них лучше техника и ее больше, а армия — это профессионалы, а повстанцы — нет.

— Но геллы! — сказал я.

— Если бы ты видел, как они гибнут, — как дети; иногда такое ощущение, что они лишены всякой осторожности — безрассудная месть за столетия рабства. Их трудно сдерживать. — Это все она произнесла совсем тихо, из-за Латы.