намазана!

С утра ему пришлось отказать супруге, что не бывала в столице со времен первенца, потом Ольга с Серафимой пожаловали, потом сын, теперь еще и холопы пошли. Хотя, наверное, что-то делать придется. Дочери на выданье, а достойных женихов окрест им не видно. Бояре соседние все женаты, сыновья же, наоборот, еще слишком молоды. Един достойный боярин – Федор Шуйский. Да и тот один, а дочерей – две кровиночки. Илья Федотович предпочел бы доверить их все ж таки не московитским людям, а своим, новгородским, роды которых издавна переплетались с родом Умильных. Или, на худой конец, отдать за царедворца какого, к государю близкого. До для этого семью нужно везти в первопрестольную, девиц в церкви тамошние водить, по гостиным дворам возить, людям показывать. И не у друзей столоваться, а дом свой покупать али строить, холопов в него сажать, стряпух, девок дворовых подбирать…

– Везде расходы, – покачал головой боярин. – Чего не замыслишь, все расходы да расходы.

– А я кушать меньше стану, – пообещал Трифон. – Возьми, Илья Федотович.

– Кушать меньше? – опять рассмеялся боярин. – Это лепо…

Он поправил на макушке тафью и широко перекрестился:

– Пора! Завтра едем. Беги к ярыге, вели повозки собирать и грузить всем, что в амбарах и погребах набралось. Прочий оброк, что смерды подвозить станут, пусть на зиму кладет. Год токмо начался, не пропадет. Боярского сына Андрея упреди, пусть тоже сбирается. Коли татарку свою оставить захочет – пусть в людскую отправляет, неча ей в тереме, словно боярыне сидеть. Гликерии передай, я велел список приготовить, чего надобно привезть… Хотя нет, к жене я сам схожу. Все, беги.

– А я, батюшка боярин?! – чуть не заскулил холоп.

– И ты собирайся, – разрешил боярин. – И шевелись, солнце уже высоко, а хлопот много.

В путь двинулись сразу после заутрени, не смотря на мелкий дождик, что моросил с самого утра. Двор, в котором всадники садились в седла, казался непривычно тихим и пустынным. Да оно и неудивительно: все телеги, что высокими стопками лежали вдоль стен, лошади, что топтались в конюшнях, чуть не вся дворня уже находились за стенами, усаживаясь по телегам. Ради такого случая боярину Умильному пришлось не только поставить в оглобли всех коней, кроме самых дорогих походных скакунов, но и собрать от мала до велика людей, способных держать в руках вожжи: малых подростков, страдников, их детей, многих дворовых девок. По подсчетам Матяха, обоз составляло никак не менее полутора сотен подвод, груженых мешками с хлебом, соленой свининой и бараниной, рубленными по хребту пополам и завяленными курами, бочонками с грибами, медом, квашеной капустой. Впрочем, немало капусты везли и цельными кочанами, вместе с кулями гречи, семечек, ячменя. В обозе даже имелось десять возов с сеном, и Андрей так пока и не понял – на продажу оно предназначено, или для коней.

Обняв и поцеловав жену, перекрестив детей, Илья Федотович рывком поднялся в седло, сорвался с места, вымчавшись за ворота, увлекая за собой свиту из пятнадцати холопов и одного боярского сына.

Они скакали практически безоружными. Во всяком случае – с виду. Однако Андрей, за плечами которого полоскался темно-зеленый плащ, почему-то называемый епанчой, одетый в драповые шаровары, шелковую рубаху из камки, вышитую катурлином [110] в теплую овчинную душегрейку, знал, что у любого из всадников, так же как и у него, в сапоге из толстой темной кожи имеется прочный и длинный засапожный нож, а в рукаве или за широким поясом обязательно скрывается кистень. Да еще и у возчиков почти у всех либо топор, либо косарь на всякий случай припасены.

Встречный ветер легко пробивал тонкую шелковую ткань рубахи, забираясь под душегрейку. Матях начал завидовать одетым в яркие зипуны холопам, но Умильный вскоре придержал коня. Андрей тут же запахнул широкие полы, сделанные из материала, похожего на мягкий войлок, и ему почти сразу стало тепло.

– Долго нам ехать, Илья Федотович?

– Месяца два, служивый, коли заминок не случится, – ответил боярин, поворачивая коня и глядя как обоз, словно огромная змея, медленно разворачивается и вытягивается вдоль тракта.

– Ого! Это сколько же здесь верст?

– Сотни четыре. А то и пять, – ответил за хозяина Касьян, так же взятый в дорогу ради своего опыта.

– Да, солидно, – кивнул Матях, мысленно прикинув, что на машине смог бы проскочить это расстояние всего за сутки.

– Бог даст, – перекрестился единственной рукой холоп, – заторов не встретим, морозы не ударят, лошади не отравятся, а лихие люди…

– С лихими людьми справимся, – перебил его боярин, – не каркай. Гляди, народу сколько. Дождь бы унесло, не то разбухнет все.

Но дождь упрямо висел над головами, день за днем с некой ленцой высыпая мелкую влажную пакость, что проникала за шиворот, лезла в штаны, стекала в сапоги. На привалах, свернув из обоза огромную «улитку», люди распрягали лошадей, задавали им сена, а сами переползали под телеги, застилая влажную траву шкурами или мешковиной, пили пиво и воду, закусывая ее либо солониной, либо вяленым мясом, поскольку найти сухих дров для костров казалось совершенно бесполезно.

Лучше всех устроился, естественно, боярин Умильный, которому каждый вечер ставили парусиновую палатку. Впрочем, имея опыт жизни в подобном изобретении человеческого гения, Матях подозревал, что отдых у Ильи Федотовича тоже не сахар. Сам он спасался тем, что в два слоя расстилал под телегой трофейные татарские ковры, раздевался догола, чтобы отдохнуть от сырости, накрывался перьевым одеялом, вынутым из кожаного мешка, и брал к себе под бочок горячую Алсу, замерзнуть рядом с которой было совершенно невозможно.

Впрочем, Андрей заметил, что подобной методикой пользуются многие из возниц обоего пола. Так что, по всей видимости, месяцев через девять в усадьбе и в Рагозах следует ожидать всплеска рождаемости.

На третий день пути обоз свернул с ведущего в Хлынов проезжего тракта, полдня шлепал по лужам на узкой лесной дороге, но задолго до темноты снова выбрался на торный путь, но теперь уже идущий не к Хлынову, а от него к Нижнему Новгороду. Глубокий брод через Вятку возле крепости Котельницы люди преодолели безропотно – все понимали, что мокрее уже не станут. Однако, пользуясь случаем, Илья Федотович послал в город Трифона поставить свечу Господу, чтобы смилостивился над путниками и закрыл разверзшееся небо. Молитва подействовала – поутру все увидели, что тучи разошлись и над головами сияет