предложил:

– А не рвануть ли нам, служилые, вперед? Обоз холопы и сами довести смогут.

– Что ты, Илья Федотович? – испугался Лебтон. – А ну, случится чего? Али корысть на рабов нападет?

Но удачная мысль уже овладела разумом потомка древнего рода, он поднял руку, созывая к себе холопов:

– Трифон, Прохор, Ефрем, за мной. Касьян, остаешься за старшего. Приведешь поезд ко двору князя Гундорова. Ты его знаешь, не впервой Москву видишь. Переметные сумы с ячменем нам на коней давай. Боярин Андрей, ты со мной, али с обозом останешься?

– С тобой, конечно, – даже удивился Матях. – Надоело мне тащиться со скоростью старой черепахи. Поскакали вперед…

Прихватив примерно по полпуда зерна каждый, пятеро всадников помчались по дороге с веселым посвистом, размахивая плетьми и задорно ругая прочих путников.

Московский тракт за Владимиром расширился почти до полусотни метров, по нему одновременно двигалось несколько рядов телег, повозок, карет. Мычали бредущие к столице коровы и волы, блеяли овцы, хмурились привязанные к арбам невольники. Встречались даже пешие прохожие – в большинстве своем одетые в потрепанные рясы, а то и вовсе во власяницах. Впрочем, одежда и цели прочего люды мало интересовали как Илью Федотовича, так и его холопов. Ярко разодетые веселые рабы бесцеремонно прокладывали путь своему господину, ругаясь на медленные возки, охаживая плетьми выпирающую к середине дороги скотину, расталкивая грудью коней зазевавшихся людей. Мчаться по оживленной трассе во весь опор у маленького отряда, естественно, не получалось, но тем не менее отряд шел на рысях, делая примерно по двадцать километров в час.

С каждой пройденной верстой земли вокруг становились все более и более обжитыми. Если раньше деревеньки встречались всего несколько раз на дню, то теперь одно селение от другого отделяло столь малое расстояние, что одновременно можно было видеть сразу пять-шесть поселков не менее, чем по десятку дворов каждый. Больше того – за час всадники проскакивали мимо двух-трех монастырей, поднимающих темные от времени каменные стены то тут, то там на холмах и взгорках, сверкая золочеными маковками церквей и дымя высокими трубами. Все чаще стали попадаться и заводы. Опять же, они густо дымили, распространяя округ едкий серный запах киснущей в ожидании дубления кожи, вонь перемешанного с куриным пометом тряпья, которое готовилось стать белоснежной бумагой, железный грохот перемалывающих серу и уголь бронзовых барабанов, мерные стуки трамбующих чугунные отливки молотков. Мануфактуры отгораживались стенами из красного кирпича, но, в отличии от монастырей, не грозили недобрым людям башнями со множеством бойниц и черными зевами пушек. Многие из заводов стояли на реках, перекрывая протоки плотинами и выпуская воду через огромные мельничные колеса. Правда, это отнюдь не означало, что они не сжигают ежедневно целые обозы дров, превращая их либо в уголь, а то и сразу в пламя, на котором раскаляются железные слитки, прежде чем попасть на тяжелые наковальни, плавится бронза для колоколов или пушечных стволов, превращается в тарелки, подсвечники, пряжки, пуговицы бесформенное олово.

Невооруженным глазом становилось видно, что столица огромного государства становится все ближе, ближе и ближе, как вдруг…

Такого разочарования Матях не испытывал никогда в жизни. После высоких каменных стен монастырей и окрестных городов, толстых и прочных кирпичных построек самых обыкновенных фабрик и заводиков – столица Руси предстала перед ним в виде высокой земляной стены, поросшей травой и изрытой кротовьими норами. Поверху шел банальный частокол с бойницами для стрелков, каждые двести-триста метров вперед выступала чуть более высокая, нежели стены, площадка, на которой, под деревянными навесами, дежурили одетые в красные или синие тегиляи стрельцы с бердышами за спиной, а во все стороны хищно высовывались пушечные стволы.

Надвратная башня, украшенная бледной иконой Божьей Матери, тоже была срублена из толстых бревен, и каждый из пяти ее ярусов глядел на прибывающих гостей рядом темных крупнокалиберных стволов.

– Похоже, так просто сюда не подойдешь, – сделал вывод Матях, поглядывая наверх, но разочарование Москвой его не покидало.

У въезда, на удивление, никакой толкучки не происходило. Видимо, основные грузопотоки замыкались все-таки не на сам город, а на окружающие его монастыри и заводы. Правда, всадникам пришлось-таки перейти на шаг, въезжая в средние из трех распахнутых ворот. И здесь гостей ждал еще один сюрприз – в трехстах шагах прямо по улице, под дощатым навесом, лежали, глядя на них полуметровым зевом, два пищальных ствола[115].

– Вот, черт, – перекрестился, глядя на наряд артиллеристов, боярский сын, но Илья Федотович уже увлекал его за собой по чавкающей от перемешанного с грязью навоза улице.

Они снова перешли на рысь, промчались мимо нескольких окруженных частоколом дворов, оказались на берегу бурого ручья, около полукилометра проскакали вдоль, а потом отвернули в вымощенный деревянными чурбаками проулок. Грязи здесь не было, но извечный спутник самого «экологически чистого транспорта»: истоптанные в труху конские экскременты – все равно лежал вдоль заборов толстым слоем желтой пыли.

– Ну вот и прибыли, – боярин Умильный, не скрывая довольной улыбки, спрыгнул на землю, взял коня под уздцы. Холопы тоже спешились. Трифон подбежал к воротам из толстых дубовых досок, развернулся, принялся яростно колотить их пяткой:

– Эй, открывай! Уснули все там, что ли? Открывай, пока я створки не сковырнул!

На счет «сковырнул» холоп явно погорячился – ворота весили столько, что свались – раздавили бы человечка в лепешку, однако угроза возымела свое действие: во дворе послышались шаги, приоткрылось окошко калитки.

– Кто тут смеет тревожить покой царского стольника?

– Неужели не узнаешь, балбесина?! – переметнулся к калитке Трифон. – Боярин Умильный Илья Федотович собственной персоной!

– С прошением, что ли? – сладко зевнул холопу в лицо привратник.

– Какое прошение! – задохнулся Трифон, и даже запрыгал от ярости. – Да наш боярин таких как…