Доселе мало возили, а ныне, как лифляндцам за недоимки государь указал строго, так целыми возами доставлять стали. И бочками соленую, и мороженную на льду. Сказывали, хороша она с пивом. Мы всей братчиной пили, пили. Ничего особенного. С хорошим пивом и любая хороша, а с теплым, да задохнувшимся, только противнее становится.

– А мне нравится, – пожал плечами Матях и проглотил еще несколько кусков.

– А коли с пивом? – князь Гундоров наполнил до краев полулитровый ковш, протянул гостю.

Андрей осушил его до дна, положил в рот крохотный ломтик, заботливо освобожденный стряпухами от костей.

– Хорошо…

– Правда? – хозяин налил еще и оглянулся на Илью Федотовича: – А может, он из псковских бояр? Тогда его в Москве и не знает никто.

– А во Пскове боярские дети все такие крепкие и ладные? – влезла в хозяйский разговор девка, опять занявшаяся крепкой «межой».

Матях мужественно сносил это похабное развлечение, хотя чувствовал, что после двух литров пива «тормоза» потихоньку начинают отпускать. И если он немедленно не уйдет, то наверняка что-то сотворит. То, или это… Но пока Андрей, борясь с поднимающейся от низа живота горячей волной, стал заливать ее холодным пенистым пивом.

– А если его пригладить, он еще подрасти сможет? Красивый-то какой. Ну, расти, малыш, расти…

– Черт возьми!!!

Схватив девку за руку, боярский сын баз всяких сантиментов выкрутил ее за спину, заставив баловницу уткнуться носом во влажные доски лежака и, больше не имея сил терпеть, со всей силы вонзил «межу» в предназначенное ей гнездо. Женщина взвыла дурным голосом, но просить пощады было поздно. Сознание молодого человека словно подернуло горячей пеленой, сквозь которую не могли пробиться никакие слова и никакие просьбы. И только блаженная истома смогла смыть эту пелену, очистить разум. И только в этот момент он смог осознать, что бояре хохочут во весь голос, наблюдая за творящимся безобразием. Правда, в этот миг у Матяха не осталось сил, чтобы испытать чувство обиды или злости.

– Ну что, Стешка, натешилась с чужими херами? Ох, отучит наш пскопской тебя от таких шуток. А теперь давай, быстренько, веничек березовой в кипятке отмочи, да гостя нашего обмой, пока отдыхает. Не видишь, с дороги бояре, запылилась…

– Вставай, батюшка боярин, тебя Илья Федотович устал ожидаемши…

Матях с трудом оторвал голову от подушки, покосился в сторону окна – светлое. Потом перевел взгляд на гостью. Это была Стеша. Правда, не голая, как боярский сын привык ее видеть, а в тонком батистовом платочке, завязанным под подбородком, темной шерстяной кофте и длинной, до пят юбке. Причем, судя по тому, как эта самая юбка топорщилась, снизу имелось еще штук пять. В руках девушка держала оловянный поднос, на котором стояло только две миски: одна с мелко порезанной капустой с морковными и яблочными вкраплениями. Вторая – с рассолом от этой самой капусты, в котором еще плавали растительные прядки. Андрей без колебаний выбрал ту, что с рассолом, выпил и прикрыл глаза, пытаясь вспомнить, чем все вчера закончилось.

Кажется, было пиво, пиво, еще пиво. Разговоры по цены на хлеб и репу, про новый казенный пушечный завод, про снаряжение, что Илья Федотович подвязался в Пушкарский приказ со своих кузниц поставлять, про пищали… Вот, черт, про пищали, кажется, именно он и говорил. Даже требовал. А еще – страшно разозлился на Стешку за ее охальное поведение и долго, от всей души «наказывал» ее в разных местах и разных позах. Помнится, Умильный с Гундоровым даже об заклад бились, насколько его хватит. Чем только раздразнили сильнее. Впрочем, они тоже с девками особой скромности не проявляли. А вот он с пьяных глаз оторвался так, что и не помнит, когда подобное вообще случалось.

Правда, в светелку, отведенную ему хозяином дома, он возвращался сам, своими ногами. Стешка только провожала. Но он ее и здесь, на этом самом тюфяке, тоже помял изрядно…

Андрей поднял глаза на девушку. На ее румяном лице не читалось ни тени смущения. Скорее, наоборот…

– Барин после заутрени ждет, боярин Андрей, – предупредила девка, словно прочитав мысли молодого человека.

– Раз ждет, значит, сейчас спущусь, – он набрал пригоршню соленой капусты, отправил ее в рот и кивнул девке: – Иди, не стой над душой. Сам дорогу найду.

Долго ли русскому человеку в дорогу собираться? Рубашку, штаны, сапоги натянул, ремнем перепоясался, нож – в голенище, кистень – за пояс, ложку – на ремень. Матях вышел из своей светелки, прикрыв дверь, прошел по темному коридору к яркому проему лестницы, быстро сбежал вниз.

Во дворе Прохор и вправду удерживал оседланных коней, Трифон и Ефрем рядом прямо на земле играли в кости, Илья Федотович прохаживался чуть поодаль, задумчиво забросив руки за спину. На этот раз, не смотря на относительно теплую погоду, одет он был в пурпурную шубу, подбитую соболями, а снаружи расшитую золотыми нитями и украшенную сапфирами и изумрудами. Длинные рукава едва не волочились по земле, и затянутые в шелковые рукава рубашки руки приходилось продевать через боковые прорези. Под распахнутой на груди верхней одеждой проглядывал застегнутый на все крючки парчовый кафтан, шитый жемчугами, голову украшала высокая меховая шапка.

– Выспался, служивый? – по запрыгавшим в глазах боярина веселым огонькам Андрей понял, что вел себя вчера в пределах общепринятых норм. Не опозорился, в общем. – Ну и как тебе наша братчина? В ссыпную войдешь, али сам столоваться станешь?

– Отчего не войти, войду, – кивнул Матях, хотя и не очень понял, о чем идет речь.

– Бояре ноне разъехались, – покачал головой Умильный. – Но к воскресению соберутся точно. Тогда и покажешься. Однако же, садись в седло, служивый. Многое сотворить нам предстоит сегодня.

Местный холоп, видя, что гости готовы к выезду, отворил ворота и всадники вымчались на московские улицы.

К сожалению, Матях совершенно не представлял планировку и географию столицы, а потому даже примерно не мог представить себе, к какому району спустя четыре века станут принадлежать те или иные закоулки, по которым они сейчас проносились. Скорее всего – даже близко не станет ничего похожего,