ухаживать, а… ну, используйте меня, как свой компьютер. Или кофемолку. Мы оба заинтересованы, чтобы у вас все шло о’кей, чтобы продукции побольше, чтобы качество повыше, а гонорары покруче… Потому я вам и о гормональном тонусе…

– Спасибо, – ответил я язвительно, – ну как вы о нем старательно печетесь! Фрейда начитались?..

– Да нет, это теперь рассказывают в младших классах школы. Я приму душ, а вы пока посмотрите исправленные договоры?

– Принимайте, – разрешил я.

– Спинку не потрете?

– Я же наниматель, – напомнил я.

– Тогда я вам потру?

– Щас, такие мечты вредят психике.

– Даже здоровой?

– У вас чересчур… здоровая.

На пороге в комнату я торопливо произнес пару кодовых фраз, из четырех колонок хлынул объемный звук, сразу заглушил плеск льющейся воды. Кристина решит, правда, что это прелюдия к сексу, ибо где музыка, там и вино, а где вино, там и совокупления, но я часто работаю под музыку, подбирая ее под настроение. Не что иное, как музыка, больше всего помогает создавать эмоциональную окраску роману. Да и не только роману. Вот когда писал «Красные листья»…

Из ванной вроде бы доносится голос, но я негромким словом подбавил басов, воздух дрожит и колышется, сминаемый легкими ударными волнами. Бумаги с текстом договоров сосканерил, в текстовом редакторе убрал раздражающие пункты о санкциях за невыполнение, а когда за спиной повеяло свежестью и на спину упала холодная капля, я уже заканчивал редактуру особых условий.

– Все на компе? – спросила Кристина.

Я убавил звук, оглянулся. Ее торчащая от холода грудь на уровне моего лица, и когда Кристина наклонилась, рассмотривая текст, я поспешно отстранился. Что странно, чем дольше общаемся, тем меньше у меня на нее желания. Так же, как у нормального мужчины не возникает желания трахнуть манекенщицу, а если возникнет, то он точно извращенец: заинтересоваться ходячей вешалкой? Кристина не манекенщица, хотя ее фигура им даст сто очков вперед, но ее чувственность и сексуальность чересчур… заметны, что ли. Вызывающи.

Нет, вру, это не чувственность, а великолепная иллюстрация чувственности. На самом деле, если мужчина психически здоров, его тянет на толстых баб, что естественно для наших древних инстинктов: мол, будет где нашей личинке развиваться – тепло, сытно, защищено от ударов толстым слоем мяса и жира. Изящными женщинами всего лишь любуемся, эстеты, значитца. Они для услады глаз, не для услады тела.

Чертова Кристина, подумал я с бессильной злостью, она ж не безмясая модель, на ней столько мягкого нежного жирка, что иной раз бы… но как только подумаешь об этом ином разе, сразу остываешь, что не случается при мыслях о других женщинах.

Тоже образ для иной книги. Вообще писатель все вокруг себя обычно рассматривает, как декорацию для своей пьесы, а окружающие, с которыми общается, – персы, или, говоря старым языком, образы. А создание образов – штука сложная. И подходить к этой работе надо ювелирнее, чем к женщине, с теми все упрощено до предела. Подходишь, как поручик Ржевский, и спрашиваешь… А в литературе проколы серьезнее, чем в одном случае из десяти получить по морде. Могу даже привести случаи из классиков, что приводят в изумление. К примеру, Гамлет – «толстый и отдувается», Пьер Безухов – маленький и черненький, Анна Каренина – «с легкостью носила свое пышное тело» и пр., но мы в массе своей воображаем Гамлета юным красавчиком, хотя по логике такому не до философии, Безухов у меня ассоциируется с толстяком, хотя я прочел книгу до всяких экранизаций, где его играют обязательно толстяки, Каренина – худая и стройная, прямо Майя Плисецкая…

А это значит, что авторы не уделили должного внимания прорисовке образов. Нужно было и вначале прорисовать ярче, да и потом в тексте пару раз ненавязчиво подтвердить их возраст, внешность.

При импации с образами вроде бы проще: один раз создал, нарисовал, и дальше вести уже легче. Это при работе с текстом приходится время от времени напоминать читателю, что такой-то высок и худ, а такой-то мал и толст, а здесь даже цвет глаз зафиксен, все схвачено. Это у меня, помню, в бумажных романах было такое, что забывал, какой цвет глаз у главного героя, у некоторых еще круче: идут герои себе, беседуют, а потом вдруг под одним скрипнуло седло, он подобрал поводья, и они помчались галопом!

– Нет, – ответил я запоздало, словно Рип Ван Винкль. – Гусиным пером.

– А что, – сказала она задорно, – гусиным писали такие вещи!.. Классика!.. Уже тысячу лет читают. И в школах изучают.

– Да, – подтвердил я. – Сам сочинял на тему: «Влияние образа Онегина на…», не помню, но писал о влиянии, помню. Ржал, но писал, «как надо», все-таки школы проходим для других, не для себя, а образование получаем сами, из Интернета. Школы тут и рядом не лежали…

Она посмотрела недоверчиво. На ее чистом лбу ясно проступали большие печатные буквы: Гомер, Шекспир, Сервантес, Пушкин, Толстой… Да она ни при чем. Вообще современной хоме сапиенсе не понять нынешние реалии. Все еще не понять. Сообразит только следующее поколение… да и то не сообразит, а я ему расскажу на пальцах, а оно, новое поколение, просто примет, как аксиому. И будет дивиться, как это тупые родители не понимали… что тот мир ушел. Бесповоротно. Все, баста, капут, звиздец – никогда больше не будет такого времени, чтобы писателей помнили и читали даже через два-три поколения.

Это в те дикие времена Пушкина и Толстого жизнь крестьянина или дворянина не отличалась от жизни древнего египтянина или римлянина. Да что там какой-то Пушкин, еще мой дед мог понять страдания и терзания античных героев, как и Дон Жуана или Фигаро, все было точно так же в современной ему Москве, по всему миру. Но сейчас страдания и терзания героев тех эпох не просто смешны, а вообще непонятны. Ну, к примеру, такой важный элемент во всех романах, как разлука и связанные с нею терзания: а где она, а что с ней? Да звякни, ламер, по мобиле, только и делов!.. Или раскошелься на пару долларов и побазлай по видео, чем с утра до ночи мочить Дюка-5!.. Если уж совсем невтерпеж, хватай тачку и дуй в аэропорт. Через пару часов стащишь со своей Джульетты какого-нибудь парня и потрахаешься с нею сам…