все силы… Доставь щит! Он не только ослабит Царьград, но спасет и Киев.
Залешанин отшатнулся:
— Ни за какие пряники. Хоть в зад меня поцелуй, не поеду. В конце концов, добыть щит поручали тебе! Вот и вези. А я тут перекрою дорожку.
Грохот копыт слышался все сильнее. Теперь раздавались голоса и лай собак. Рагдай сказал уже со злостью:
— Скакать тебе, остолоп. Ты все равно не воин. В настоящем бою тебя куры лапами загребут. А мне дарованы сутки! Мне хватит времени, чтобы задержать погоню, затем успеть на свадьбу, на пир, и уж на свадебную ночь — точно…
Он расхохотался, веселый и красивый, Залешанин в замешательстве подал коня назад, этот дурень вовсе не помнит, что живет только сегодня, завтра уже в могилку, где голодные черви, ржет как конь, снова спасет..
— Нет, — сказал он решительно. — Да бес с ним, щитом! И с Киевом. Воинское товарищество чего-то да стоит. Хоть мы и не товарищи, гусь свинье не товарищ… но я гусь не гордый. Останусь! Хотя бы посмотреть, как тебя излупят как дедову козу…
Перед ним мелькнула боевая перчатка. Скулу ожгло, земля и небо поменялись местами трижды. В голове гремели конские копыта, уже изнутри, на губах было теплое и соленое.
Он поднялся на колени, сплюнул кровь:
— Ты чего?
— Уходи, дурак, — зло рявкнул Рагдай сверху. Красивое лицо стало злым, неприятным. — Не понимаешь? Что наши жизни, когда беда грозит всей Руси?..
Залешанин поднялся, на коня вскарабкался с трудом. В голове гремело и гудело, мир раскачивался. Теперь в самом деле не гож для боя.
— А ты? — сказал он в последней попытке.
— Я же сказал! — бешено крикнул Рагдай. — Я не буду с ними драться вечно! До Киева рукой подать. Вон стены! Как только въедешь в ворота, отсюда видно, я тут же вскочу в седло.
— Не догонят?
Рагдай расхохотался:
— Ты будешь еще на дороге к терему князя, когда я тебя догоню!
Из-за поворота выметнулась, взметая копытами золотой песок, тяжелая конница. Кони богатырские, земля под ними стонала, а всадники все в железе, с длинными копьями. Увидев двух, разом пригнулись к гривам коней, острия копий перестали колыхаться, все разом вытянулись в линию.
Залешанин повернул коня, но крикнул предостерегающе:
— Отборная дружина! Не знаю, как у тебя на самом деле насчет неуязвимости…
— У меня ж медный лоб, — напомнил Рагдай, лицо его посуровело, глаза всматривались во всадников. — Любое копье сломится.
Всадники остановились, перестраивались, вперед выдвигались копейщики, сзади высились угрюмые всадники с широкими топорами в обеих руках. Залешанин хотел крикнуть, что парни, видать, дело знают хорошо, кто-то бросил в бой отборную часть, раскрыв себя и поставив на кон все, но еще раз взглянул на Рагдая, лишь крепче сжал челюсти. Не ему, разбойнику, учить витязя.
Рагдай, закрывшись щитом, оглянулся. Залешанин почему-то мчался вдоль берега, конь несся как стрела. Развернулся, понесся обратно. Похолодев, Рагдай шарил взглядом по воде, но нигде не мог отыскать челны.
Всадники торопливо соскакивали на землю. Пятеро сразу пошли вперед, щиты перед собой, в руках копья. Рагдай опустил руки, торопливо гонял воздух в грудь и обратно, очищая члены от усталости. Думают, что с копьями будет проще, но он сумеет обрубить булатные наконечники, а там сами дальше не сунутся. Пока же отступят, дадут место другим, он снова переведет дух…
Час спустя, стоя среди трупов по колено, он с мрачной гордостью оглядел себя и отступивших. Солнце уже поднялось, заливает мир оранжевым светом. Пролитая кровь стала пурпурной, даже серые камни под солнечными лучами искрились крохотными радугами, цветными искорками.
Мой лучший бой, сказал он себе. Никогда еще не дрался один против сотни. Да не простых воинов, не простых!.. И никогда еще не угощал красным вином столько народу, не получив ни единой царапины. Ну, эта на плече не в счет. Даже кровь уже не сочится, устыдилась, взялась корочкой.
Они долго галдели, затем пытались прорваться пешие с топорами. Снова дрался отчаянно и умело, едва не заставили попятиться под натиском мертвых тел, что валились под ноги, громоздились одно на другое. Под ногами хлюпало, кровь застывала и свертывалась, сапоги по щиколотку погружались в вязкую густеющую жижу, что теряла багряность, становилась темно-коричневой, но пахла все еще так, что сердце едва не выпрыгивало от возбуждения, и руки хоть и через силу, но поднимали меч.
Тот растяпа со щитом, как он видел, куда-то исчез, но на тот берег вряд ли сумел, скорее всего — все еще ищет лодку. Кто-то сумел продырявить их все на этом берегу. По крайней мере, напротив Киева. Отыщет ли?
Солнце перевалило через незримую вершину, пошло по западной стороне. Ему что-то кричали, но Рагдай даже не слушал. Заставил себя не слушать, ибо слова хитроумных врагов могут быть настолько умело составленными, что дрогнет сердце даже самого опытного героя. Он сейчас защищает не себя, а Русь, так что рисковать не станет…
Мой лучший бой, напомнил себе. Смахнул кровь со лба, повторил: лучший! Годы учений, боев, поединков, сражений, схваток — все сейчас холодно высчитывало, направляло его руку, заставляло одни удары пропускать мимо, другие принимать на щит или меч, тело могучего бойца как бы жило само по себе, он только помогал, бдил.
