— Не дождешься.

Залешанин на этот раз не поверил своим ушам:

— Но ведь сказано же старыми волхвами, что если кольчуга Перуна, небесный меч и нож богини Табити окажутся в одних руках…

— Откуда знаешь?

— Старик один сказал.

— Вот и оставь, — отмахнулся Владимир. — Если такой грамотный. Что тебе еще непонятно?

Мелькнула некстати мысль, что если бы скакнул в окно, то скорее всего напоролся бы на копья и мечи тех, кто уже ждали там. Опять же уцелел… значит победил, повинуясь не уму… а черт знает чему, что Белоян назвал русскостью, ибо остался драться над раненым смердом, такое тоже не могли просчитать самые изощренные умы Царьграда!

— Мне тут непонятно, — сказал Залешанин. — Если клятва дана в пятницу, да еще в день Чернобога…

Взгляд Владимира скользнул в сторону, словно искал норку, но тут же князь посмотрел прямо в глаза:

— А что такое Чернобог?.. И вообще боги? Клятвы даем себе, а от себя не спрячешься ни на каком морском дне.

В ушах тонко и противно звенело, но он сам чувствовал, как ноги уже не подкашиваются, голос крепнет с каждым мгновением:

— Дурак ты, хоть и князь.

Владимир небрежно смахнул со лба красную струйку, там тоже быстро засыхала корочка:

— А ты?

— Что я, я не князь.

Князь стер остатки крови, прислушиваясь к крикам во дворе. Залешанин косо взглянул на его лицо, вдруг сердце кольнуло, ибо в глазах князя знакомая боль и нечеловеческая тоска. Тоска, у которой может быть только одна, слишком понятная, причина…

Он шагнул к Владимиру, тот протестующе мотнул головой, но руки раздвинул, обнялись, ибо так можно прятать лица, да не узрит никто их мокрые глаза, а пока крепкие мужские объятия, пара скупых хлопков по спине: хорошо дрался! — слезы вскипят и уйдут паром, а полосы по морде… что ж, пот в три ручья.

Внезапно от окна раздался хриплый медвежий вой. Руки каждого дернулись к оружию, а Претич с готовностью заслонил собой князя. Возле окна стоял Белоян. Облик его был страшен, словно оттуда из ночи ударили тараном между глаз.

— Сколько, говоришь, — просипел он, — у тебя жен? Семьсот?

— Восемьсот, — буркнул Владимир. — Ну и что? У Соломона тысяча.

Рука волхва крупно дрожала:

— Само небо было против!.. Но вон видишь?.. Новая звезда!!!

Претич и трое дружинников бросились к окну. Владимир спросил враждебно:

— И что же?

— Она гласит, что тебе удастся… удастся все… и даже раньше, чем наберешь тысячу…

Голос князя дрогнул, но в нем лишь прибавилось рыка, чтобы не заметили насколько он близок к слезам, недостойным мужчины, князя, великого князя:

— Все женщины мира в Той, Единственной…

Черное небо грозно блистало, но Залешанин потрясенно смотрел на человека, который доказал, что сильный духом сам зажигает и гасит звезды.