— Безумие, полное безумие! Колледж еще пожалеет об этом.

— Благодарю вас, доктор Мензис, — сказал президент.

Он повернулся к телевизионщикам:

— Заседание окончено. А теперь попрошу вас уйти, поскольку у нас имеются еще один-два касающихся колледжа частных вопросов, не представляющих для вас никакого интереса.

Телевизионщики молча собрали свое оборудование. Режиссер, покидая комнату, прожег Адриана яростным взглядом. Его помощница, та, что с пюпитром, подмигнула Адриану.

'А вот этой я угодил', — подумал Адриан.

— Так вот, — сказал президент, когда телевизионная команда удалилась. — Простите, что задерживаю вас, но сегодня утром я получил от профессора Трефузиса письмо. Думаю, вам стоит с ним ознакомиться.

И он вынул конверт из внутреннего кармана пиджака.

'Генри, — начал читать президент. — Сильно опасаюсь, что ко времени, когда Вы будете читать это, моя опрометчивость уже станет Вам известной. Думаю, прежде всего мне следует принести глубочайшие извинения за то, что поставил Вас и колледж в неловкое положение.

Не буду обременять Вас оправданиями, отрицаниями или объяснениями причин. У меня, однако, нет и тени сомнения, что с моей стороны будет разумно спросить у Вас, не могу ли я воспользоваться своим правом на годовой отпуск с целью проведения научных изысканий. Я в любом случае собирался попросить отпуск, поскольку моя книга о Большом Фрикативном Сдвиге требует, чтобы я посетил Европу в поисках материалов для исследования. Могу ли я, вследствие этого, воспользоваться данной возможностью, чтобы попросить Вашего разрешения оставить Кембридж сразу после вынесения приговора, который, я уверен, даже в худшем случае не навлечет на меня ничего более неприятного, чем небольшой штраф, а в лучшем — выговор суда?

Возможно, Вы будете так добры, Генри, что сообщите мне о Вашем решении по возможности быстро, поскольку мне еще многое необходимо уладить. Пока же остаюсь Вашим, испытывающим всяческое раскаяние, добрым другом Дональдом'.

— Да, — произнес наконец Мензис, — сколько во всем этом иронии. Похоже, профессору Трефузису можно приписать, по крайней мере в некоторых отношениях, большую, нежели у его коллег, пристойность.

— Подставляй задницу, жирный коротышка! — выкрикнул Кордер.

— Алекс, — сказал Адриан, — игра уже закончилась. Телевизионщики ушли.

— Да знаю, — ответил Кордер, набивая кейс бумажными останками заседания. — Это уж я от чистого сердца.

В маленькой спальне Полосатая Ночная Рубашка разговаривал с Плотной Курткой.

Магнитофонную запись этого разговора прослушал Темно-Серый Костюм. Ему было жаль Плотную Куртку, которому приходилось возиться с обломками великолепного некогда ума.

Старый дурак мямлил что-то о сыре и ветчине.

— Все хорошо, дедушка, ты бы отдохнул.

— Сыр Штеффи в холодильнике, понимаешь? — пронюнил Полосатая Ночная Рубашка.

— Ну правильно, — успокоил его Плотная Куртка. — Конечно, в холодильнике.

— А твой в кладовке.

— В кладовке, верно.

— Явчера виделся с Боженькой, он такой добрый. По-моему, я ему понравился.

— Знаешь, я правда думаю, что тебе стоит поспать.

Голос у Плотной Куртки был совсем расстроенный. Темно-Серый Костюм услышал, как старик расплакался.

— Я сказал ему, Мартин, что не срал уже две недели. А он говорит: 'На небесах тебе это не понадобится'. Ведь добрый, правда?

— Очень. Действительно, очень добрый.

— Бери два разных сыра. Всегда два разных. Один для мышки, другой для холодильника.

— Хорошо.

— И ветчины немного тоже не повредит. С яичными клецками и красной капусткой. Только сахара не надо.

— Поспи.

Темно-Серый Костюм услышал, как Плотная Куртка поднимается с кровати. Услышал, как он целует Полосатую Ночную Рубашку. Услышал шаги. Услышал… сдавленный шепоток? Темно-Серый Костюм увеличил усиление до максимума.

— Мартин! Мартин! — хриплый, требовательный шепот старика.

Шаги Плотной Куртки остановились у двери.

— Зашей это в подкладку куртки!

Так старый прохвост все-таки пребывает в здравом уме! Темно-Серый Костюм потянулся к блокноту и составил шифровку для Лондона.

Переходя реку по Мосту сонетов — на прямом пути от Дома президента к квартире Дональда Трефузиса во Дворе боярышника, — расстроенный Адриан с силой прихлопывал по каждому каменному шару, что расположены вдоль всего этого благородного сооружения. Ему ненавистны были воспоминания о заседании, о наслаждении, с которым Гарт Мензис зачитывал статью из 'Кембридж ивнинг ньюс', о непристойном веселье, которое перло из физиономий команды Би-би-си. Все они смеялись над Трефузисом.

Ад и расплавленное дерьмо, сказал себе Адриан, уж кто-кто, а Дональд…

Подрабатывать в чайной, так это называют в Америке. Секс на скорую руку в общественной уборной.

— Плохие новости, Адриан, — сообщил ему этим утром президент. — Дональд подался в сор-тирные ковбои и влип. Говорит, что в десять тридцать должен предстать перед судом. 'Ивнинг ньюс', разумеется, напишет об этом. А нас завтра должны показывать по национальному телевидению. И что нам, черт подери, теперь делать?

Адриан вспоминал, как он, распаренный после крикета, валялся летними вечерами на диване Дональда. И те недели, когда они в пору прошлогодних каникул делили один на двоих гостиничный номер то в Вене, то во Флоренции, то в Зальцбурге. Да старик даже к плечу Адриана ни разу не прикоснулся. А с другой стороны, с чего бы он стал прикасаться? В университете пруд пруди долговязых томных первокурсников, куда более аппетитных, чем Адриан. Не исключено к тому же, что Дональд склоняется в своих вкусах скорее к Ортону[81]чем к Одену[82]. Возможно, только анонимный грубый перепих его и распаляет. Оно конечно, живи и жить давай другим, но лучше бы ему было лапать Адриана, чем преклонять колени перед каким-нибудь сальным шоферюгой, у которого имя Леви Стросс ассоциируется единственно с джинсами, а отсосав у него, выблевывать после и свою репутацию, и карьеру, и образ жизни.

Для Адриана это было последнее университетское лето, но, когда бы он ни шел по мосту и чем бы ни была занята его голова, он всякий раз не отказывал себе в удовольствии окинуть взглядом Парки —