студенты имели настоящее представительство в правлениях колледжей, давно миновали. Теперь к такому представительству относились, как к отрыжке, излечиться от которой и можно бы, да больно хлопотно. Он здесь для того, чтобы слушать, а не лезть с замечаниями.

И тем не менее.

— Не кажется ли вам, профессор Мензис, — начал Адриан, не решаясь поднять глаза, — что 'преступник' — это слишком сильное слово?

Мензис повернулся к нему.

— Простите меня, мистер Хили, вы, разумеется, знаток языка. А я всего лишь юрист. Откуда уж мне знать что-либо о слове 'преступник'? В моей профессии мы используем слово 'преступник' — разумеется, по невежеству — для описания человека, преступившего закон. Я уверен, вы способны развлечь нас докладом о происхождении этого слова, который с несомненностью докажет, что преступник есть некая разновидность средневекового арбалета. Однако для моих целей, в рамках закона, этот человек является преступником.

— Прошу вас, джентльмены…

— Оставляя в стороне неуклюжие сарказмы доктора Мензиса, — сказал Адриан, — я должен сообщить, что хорошо представляю себе значение слова 'преступник', — это самое обычное слово, а не юридический термин, и я протестую против того, чтобы оно применялось к Дональду. Одно преступление еще не делает человека преступником. Это все равно, что называть доктора Мензиса юристом на том лишь основании, что тридцать лет назад он недолгое время прослужил в суде.

— Я имею полное право называть себя юристом, господин президент, — взвизгнул Мензис. — И уверен, моя репутация в юридической сфере лишь отображает доверие, питаемое к нашему университету…

— Возможно, было бы не неуместным, если бы я вставил на данном этапе слово, — произнес Тим Андерсон, чья недавняя книга о Жан-Люке Годаре заслужила исключительно высокую оценку его супруги, работавшей рецензенткой журнала 'Гранта', отчего Тим пребывал ныне в настроении менее, чем обыкновенно, напыщенном.

— Это было бы в высшей степени неуместным, — огрызнулся Мензис.

— Что ж, сказанное вами определенно небезынтересно, — продолжал Андерсон, — однако мне во все большей мере представляется, что я знаю совсем немного людей, каковые не выразили бы сомнений касательно стратегий, кои власти усваивают в ситуациях, далеко не отстоящих от данной на миллион миль, и я просто не думаю, что данная представляет собой нечто, от чего нам не следует не бояться уклониться в смысле обращения к ней или конфронтации с нею. Это все.

— Я только что услышал от студента, магистр, что не имею права называть себя юристом, — заявил Мензис. — И я жду извинений.

— Доктор Мензис — ученый, — сказал Адриан. — Он преподаватель. Я полагал, что этих профессий одному человеку должно хватать с избытком. А на том, что он не юрист, я настаиваю. Он всего лишь преподаватель права.

— Я вовсе не уверен, что нахожу эту дискуссию такой уж насущно необходимой, — произнес Клинтон-Лейси, и что-то в его голосе заставило Адриана снова взглянуть на президента. Тот выкатил глаза в сторону угла комнаты.

Камеры!

В самом начале этого, третьего и последнего для Адриана, года в колледже Св. Матфея появилась команда телевизионщиков, ведших съемки в его помещениях. Их техника, быстро ставшая частью общей меблировки колледжа, работала так хорошо, что не обращать на нее внимание стало до пугающего просто. Телевизионщиков вполне можно было уподобить мухе на стене — только странноватое, докучливое жужжание и напоминало колледжу об их существовании.

Все ясно, президент не хочет, чтобы Адриан забывал о них. Он не может допустить, чтобы по национальному телевидению показали что-либо, связанное с делом Трефузиса. Теперь Адриан отчетливо понимал, в чем состоит его долг. Ему надлежит изыскать возможность сказать или совершить нечто такое, что сделало бы запись заседания или любую часть ее непригодной для семейного просмотра.

Адриан набрал в грудь побольше воздуха.

— Прошу меня простить, магистр, — сказал он, прихватывая со стола карандаш, — все дело в том, что я не стану сидеть тут и слушать, как оскорбляют моего друга, даже если обвинения ему предъявляют главный государственный обвинитель, страдающий недержанием мочи и речи, местный прокурор и похотливый охотник до ведьм, вместе взятые.

Эта неслыханная выходка заставила неверяще залопотать что-то пожилого ориенталиста.

— Дональда назвали преступником, — продолжал, все больше входя во вкус, Адриан. — Если я бегу по улице, пытаясь поспеть на автобус, делает ли меня это спортсменом? Если вы, магистр, распеваете под душем тирольские песни, делает ли вас это певцом? У доктора Мензиса язык, что твой дырокол.

— Извращение моих слов ничему не поможет.

— Зато поможет возвращение им нормального смысла.

— Что ж, в таком случае попробуйте возвратить нормальный смысл вот этому, — произнес Мензис, ткнув Адриану под нос номер газеты.

— Ради чего вы суете мне в нос эту желтую надувную давалку? — поинтересовался, отталкивая газету, Адриан. — Если я захочу высморкаться, я воспользуюсь ерзанным утиральником.

— Хили, вы спятили? — прошипел Кордер, теолог, сидящий рядом с Адрианом.

— Засуньте все это себе в еретическую задницу.

— Ну, знаете!

— Потом все объясню, — негромко сказал Адриан.

— А, так это игра!

— Тсс!

— Отлично! — прошептал Кордер и пропел: — Ну давай же, Гарт, давай, делай свой говенный ход.

— Ладно, — сказал Мензис. — Я не имею представления, какие ребяческие побуждения заставляют вас осыпать меня оскорблениями, мистер Хили. Возможно, вам это представляется забавным. Рискуя показаться человеком, лишенным чувства юмора, я тем не менее готов предположить, что даже на аудиторию первокурсников студент, оскорбляющий человека, вдвое превосходящего его годами, не произвел бы хорошего впечатления. Что касается доктора Кордера, мне остается предположить только одно: он пьян.

— А пошел бы ты, титька жирная, — чопорно ответил Кордер.

— Господин президент, им что же, так и позволено будет продолжать в подобном духе?

— Доктор Кордер, мистер Хили, прошу вас, дайте доктору Мензису высказаться, — произнес президент.

— Вы охеренно правы, господин президент, — отозвался Адриан, вскакивая на ноги и тут же садясь. Он заметил, что стрела микрофона находится лишь на несколько дюймов выше его головы. Если он будет вскакивать, реплики его прозвучат как выстрелы и испортят всю запись.

— Ну давай, пердун, твое слово, — подзуживал Кордер.

— Полагаю, мне, с моей стороны, следует отметить, — произнес Тим Андерсон, — что вопреки каким бы то ни было…

— Спасибо, — рявкнул Мензис.

Адриан громко рыгнул и нащупал ступней протянутый под столом телевизионный кабель.

— Так вот, если кто-то из вас еще не видел ее, — продолжал Мензис, выуживая из кармана пиджака очки, — в местной вечерней газете имеется статья, которая представляет исключительный интерес для нашего колледжа. Я вам ее зачитаю.

'Профессор Дональд Трефузис, — начал он нараспев, тем кошмарным тоном декламатора, который политики приберегают для публичного исполнения 13-й главы 'Первого послания к коринфянам', — руководитель королевской кафедры филологии и старший тютор колледжа Св. Матфея, предстал этим утром перед кембриджским мировым судьей по обвинению в грубой непристойности…'

Мензису пришлось прерваться. Пока он читал, в углу комнаты начала раскачиваться долговязая