остатки разбитого ополчения: грубо говоря, бежавшие с поля боя. Там уже ловить было нечего, потому бежали большой толпой: кто не бежал, тот прикрывал убегающих, стигов задерживал. Насколько я знаю, эти люди не воевали больше, а действовали всю войну именно как гадальщики; говорят, помогали предсказывать некоторые ходы Эльма… Они основали свой поселок где-то под Столицей. Нави называется. Слава у него неважная: и во время, и после войны туда сбегались все изгои… Ну и, конечно, часть гадальщиков жизнь разбросала по всему Омнису, но это небольшая часть: обычно они стараются держаться среди себе подобных. Потому лучше ориентироваться на две волны… Так… твоей Занне лет десять- одиннадцать должно было быть, когда началось все это… — Немаан прицокнул языком. — Скорее всего, в первую волну попала. Надо посмотреть Лур. Если уж там нет, тогда Нави. Пошли, — сказал маг, решительно поднимаясь на ноги. — Я с тобой прогуляюсь.
— Чего? — искренне удивился Кангасск.
— Чего слышал, — бесцеремонно бросил Немаан.
— Тебе-то это зачем?
— Затем, что с тех пор, как я уволен из армии, делаю что хочу. Сейчас я хочу помочь тебе, что в этом такого?! — похоже, резкие переходы на повышенные тона — дело для Немаана вполне обычное.
— Тихо-тихо, не заводись, — примиряюще произнес Кан, вставая. — Ты всегда такой нервный?
Немаан встретился с ним взглядом. Казалось, как минимум скажет сейчас что-нибудь резкое… но нет — рассмеялся…
— Пошли, — сказал он довольным тоном, хлопнув Кана по плечу. — Трансволо я так и не осилил… и никогда, наверно, не осилю… так что пешочком будем топать…
Так путешествие, которое должно было закончиться в Таммаре, получило нежданное продолжение. И это больше не был безумный поход одинокого гадальщика, теперь шаг задавал обычный маг, практик до мозга костей и давний бродяга… И надо сказать, Кангасск был почти рад такому повороту событий. По крайней мере, чувство неопределенности и одиночества оставило его…
Самоуверенный, со взрывным характером, Немаан для потерявшегося в собственных сомнениях Кангасска был как Лихт в кромешной тьме.
Кан сражался с совестью — Немаан просто говорил и делал все, что хотел. Кан с трудом ориентировался в мире — Немаан чувствовал себя в нем, как рыба в воде; казалось, он разбирался во всем — от политических интриг Юга и Севера до иерархии теневых гильдий Лура; от запутанных переходов Провала до опасностей и подвохов старого тракта, все еще носящего название исчезнувшей интерстиции — Бревир.
Всем хорош такой попутчик? — Всем. И все-таки горячая искорка, то и дело пробегавшая под сердцем, давала Кангасску понять, что ощущение некоей безоблачности и спокойствия — это иллюзия. На фоне общей искренности и открытости, с которыми оба харуспекса были согласны, такой сигнал выглядел тем более тревожно.
Но, если вдуматься… каждому есть что скрывать, и даже Орион, сын звезд не любит особо распространяться о темных страницах своей биографии, о тех днях, когда одно упоминание его имени наводило ужас на всех омнисийских мореходов… И Серег… он тоже не любил говорить об Эрхабене.
…От раскрытия подобных тайн никому не становится легче, потому, поразмыслив, Кангасск и в дела Немаана решил не лезть. Этот человек заслуживал доверия. С каждым днем он только доказывал это и Кана ни разу не подвел… не говоря уж о том, что вообще спас ему жизнь… Потому мысль о том, что за плечами Немаана, возможно, стоит немало жути, становилась все неприятнее, а желание узнать правду — все слабее.
…Очередной дневной переход близился к концу. Над головой было синее небо, под ногами — привычная омнисийская почва; послевоенный мир жил, дышал, залечивал раны… Провал сократил бы путь в четыре раза, но Немаана туда было не затащить. При любом упоминании о багровом мире он приходил в крайне дурное расположение духа, граничащее с бешенством; как условна эта граница, Кангасск узнал однажды, когда вздумал упорствовать. Дело чуть до драки не дошло. С того дня Кан уже не пытался уговаривать своего попутчика на Провал. А сейчас, монотонно шагая по дороге, мысленно поминал его фобию недобрым словом и строил самые разные догадки насчет того, чем багровый мир мог вызвать у мага подобную ненависть.
— …Ты поля боя провальные видел? — вдруг, без всякого предисловия спросил Немаан, точно подметив, чем вызвано угрюмое молчание его спутника.
Кангасск поднял взгляд от дороги. Вопрос был столь неожиданным, что сообразил он не сразу.
— Ээ… поля боя? — переспросил он озадаченно.
— Ясно. Значит, не видел, — заключил маг, остановившись и скрестив на груди руки. — А там воевали не меньше, чем здесь. Разрази меня гром — я помню… хуже чем на смерть туда шли. Для тех, кто умирал там, время останавливалось; они становились, как то солнце, как тот проклятый дождь!.. — Немаан осекся. И, помолчав с минуту, добавил уже весьма прохладным тоном: — Все боялись там умирать… — он с тихой усмешкой посмотрел на темнеющий горизонт. — Боялись остаться там навсегда. Те, кого не нашли там после войны, когда забирали из Провала погибших, до сих пор где-то лежат. А земля на полях — кровавая…
— Ты воевал там? — спросил Кангасск.
— Воевал… — кивнул Немаан. Тут даже харуспексы смолчали: маг говорил правду… — Ноги моей больше в Провале не будет! — сурово добавил он.
— …Давай на отдых, — вздохнул Кангасск.
— Да, ты прав, — Немаан беззвучно рассмеялся. — Я устал… и ты тоже…
Немаановская вспыльчивость непостижимым образом уживалась с отходчивостью: минут через десять он уже грел над костром руки, дожидался, пока сварится походный суп, и был вполне спокоен и благодушен. После еды же — и вовсе добр и мил.
— …Вспомни еще что-нибудь, — по обыкновению попросил он, устраиваясь на отдых возле костра.
Сколько дней прошло, а Немаан еще ни разу не попросил Кангасска РАССКАЗАТЬ что-нибудь: нет, он вполне осознанно и с особым смыслом говорил: вспомни.
Кан поражался тому, каким магическим образом действует на него эта фраза… Воспоминания всплывали самые разные, в великом множестве. О собственном детстве… о Владе, Сереге, Максе… о дочери… о Занне… Яркие эпизоды, похожие на россыпь янтарных капель, в которых застыли мушки и светляки, обретя свою вечность.
Рассказывал Немаану Кангасск от силы десятую часть того, что вспоминалось, да и то порой корил себя за излишнее откровение.
Немаан же не рассказывал почти ничего о себе самом, но зато — бесконечно много о мире. Порой лицо бывалого вояки принимало восторженное выражение, какое увидишь разве что у шкодливого, любопытного мальчишки. Как ни трепала его в свое время война, а интереса к жизни во всех ее деталях и мелочах у Немаана она не отбила. И интерес это был заразителен.
— …Я тебе не рассказывал о драконах? — увлекшись, Немаан запросто перескакивал с одной темы на другую. — О, это удивительные существа… Во время боя видишь, как они, здоровенные такие, поливают все огнем, а как все закончится, возвращаются в лагерь в человеческом облике, такие же уставшие и израненные, как люди. С ума сойти… я долго привыкнуть не мог… А однажды, когда погода была нелетная, я
