покорно исполнял каждый изгиб, каждую грань…
На ладони Занны осталась монолитная брошь, багровая, как весь этот мир; несколько стеклянных капель застыли росой на лепестках цветов назарина и хищного шалфея, вплетенных в витиеватый пустынный узор; и северный первоцвет с шапочкой стеклянного снега над цветком, сиял ярче всех.
— На Юге любимым принято дарить цветы, — пожав плечами, произнес Кангасск и отступил на шаг. Говорил он тихо и отрешенно, в гулкую провальную пустоту. — Среди Странников ценится узорное бронзовое литье. Среди кулдаганских горожан — напротив, монолитные вещицы. Файзулы дарят боевые трофеи. Пираты — кровавое золото. Нищие барды дарят песни… — он поднял взгляд, печальный и отчаянный, и добавил: — Прости, что я никогда ничего тебе не дарил.
— Мне… мне не нравится, как ты это говоришь… — сбивчиво произнесла Занна, прижав к груди монолитную брошку, зажатую в кулаке. На краткий миг привычная суровость изменила ей.
— У меня странное чувство… — виновато улыбнулся Кангасск. — А ты не грусти.
Так закончился еще один «день». И, как ни странно, Кангасску казалось, что в нем, одном из немногих, был смысл.
Что же до чувства небывалой свободы, отозвавшемся в груди так больно и сладко, то обычно оно посещает тех, кто, уходя куда-то, не надеется вернуться живым. Как Максимилиан…
И тем не менее, впервые за долгое время Кангасск уснул счастливым.
Если дни можно измерять усталостью, то чем измерять ночи в неподвижном мире?.. Они не имели меры. Просыпаясь, когда раньше Занны, когда позже, Кангасск даже не догадывался, сколько времени прошло. Час? Четыре? Восемь? Или десяток? Сны уходили не прощаясь. И начинался очередной «день».
Никто не бодрствовал этими ночами, не всматривался в поисках опасности в неподвижный багровый мир. Кан был убежден, что это бесполезно: харуспексам и чарге он доверял сейчас куда больше, чем уставшему себе.
На этот раз Ученик проснулся от чувства чужого присутствия. Под сердцем слегка припекало, что свидетельствовало: харуспексы настороже. Однако угрозы он не ощущал. Некто находился совсем рядом, некто терпеливо ждал его пробуждения, даже не думая нападать. И Кангасск не спешил вернуться в реальность, оттягивая последние минуты.
Он был не готов. Вот оно, чувство, противно перехватывающее горло. Как перед боем с Максом Милианом. Как перед встречей с витряником. Как много раз до нее… О, чувство, знакомое с детства, не обманывала Кана никогда.
И попытка наверстать недостающее в последние в последние несколько минут казалась просто смешной. Однако Дэлэмэр и раньше никогда ими не пренебрегал, а сейчас и вовсе, следуя давней своей мысли, потратил их на то, чтобы собрать Триаду. Ради этого дня, ради возможности получить пусть небольшое, но преимущество с ее помощью он и терпел безумства обсидианов столько времени.
Серебристые нити проступили сквозь бархатную тьму над пропастью времен. Увидеть паутину судеб и удержать ее перед мысленным взором вышло теперь куда легче, чем прежде: ведь единственный непокоренный харуспекс поставить на место, примирив с остальными, куда проще, чем сразу три.
Кан открыл глаза и приподнялся на локте, чтобы осмотреться.
Стиг был здесь. В привычном Дэлэмэру образе Немаана Ренна. Скрестив ноги, беспечно ссутулившись и положив меч справа от себя (как тот, кто вовсе не собирается сражаться), он сидел на песке вполоборота к Кангасску и, казалось, не заметил его пробуждения (впрочем, на этот счет Кангасск обольщаться не спешил). Задумчивый и внимательный, как человек, погрузившийся в далекие воспоминания, стиг смотрел на Занну и девочку, в обнимку спящих под одним плащом.
Слабый «запах» магии подсказывал, что сверх обычного сна обеих Илианн держит еще и магический. Чаргу — тоже…
Жестокая мысль вспыхнула в полусонном сознании Кангасска: бесшумно вытащить нож из-за голенища сапога и метнуть его в спину Ренна. Так мог поступить пират, живший в душе Дэлэмэра до сих пор. И был бы, в общем-то, по-своему прав…
Однако, будь все так просто, вряд ли стиг стал бы сидеть к врагу своему спиной. Умирающим от тяжких ран Кангасск уже видел его однажды… впечатляющая вышла тогда иллюзия.
Потому Ученик отогнал пока кровожадную мысль и обратил свое внимание на куда более интересный факт… Стиг легко читает поверхностные мысли и воспоминания, как он знал, но ни пробуждение Кана, ни намерение его напасть со спины, казалось, не были замечены этим существом. Немаан оставался спокоен, очень по-человечески спокоен и задумчив. Он даже не шелохнулся с тех пор.
«Значит ли это, что ты не чувствуешь моих мыслей?» — нарочито ясно подумал Кан. Стиг не отреагировал никак.
Зная, что бури из провального арена ему не поднять, Дэлэмэр все же воззвал к багровым дюнам, дабы создать угрозу. И вновь — никакой реакции. Но почему? Неужели из-за Триады?..
Как бы то ни было, полностью поверить в это Кангасск сейчас не мог. «Жизнь — театр…» О да, Лже- Немаан — куда лучший актер, чем Немаан настоящий. Так отчего бы ему не сыграть такую доверчивую безмятежность? Попадаться на это Ученик миродержцев не собирался. Потому он наотрез отказался от мысли о ноже и дал знать, что не спит.
— Немаан? — окликнул он стига.
— А, друг мой, — с веселой улыбкой отозвался тот, обернувшись, — здоров же ты спать!.. Все-таки привел ты меня сюда, хотя знаешь, как я ненавижу это место…
Несколько долгих мгновений Немаан просто смотрел на Ученика, словно пытался прочесть что-то если не в его мыслях, то в его облике. Кан здорово изменился с последней из встречи. Теперь перед стигом предстал настоящий наррат-пустынник, с туманным взглядом и в одежде, полной сыпучего арена… Кангасск стоял во весь рост перед Немааном, все так же сидящим на песке, и не спешил коснуться рукояти своей сабли. «Не боишься, значит, Дэлэмэр? Это хорошо…»
Багровое солнце отражалось на поверхности каждой из чешуек брони Двэма; казалось, провальный свет сочится по ним, как кровь. Броня хороша, ничего не скажешь; слава и почет за нее юному кулдаганскому мастеру! И благодаря ее стальной чешуе Ученик миродержцев до сих пор жив. И невредим.
Выдав довольную ухмылку, Немаан отвел взгляд и кивнул на спящую Занну.
— Она красива все еще, — заметил он с беспечным вздохом, — несмотря на тяжелую жизнь. Ох уж эта человеческая кра-со-та… кажется, я начинаю ее понимать… А знаешь, я ведь помню ее маленькой девочкой, Кан. Странное дело, но мне было даже несколько жаль отпускать ее в мир. Наверное, тогда я и познал то человеческое чувство, которое вы зовете жалостью. Мне даже сейчас несколько жаль… впрочем…
Он сладко потянулся, разминая затекшую спину, и встал на ноги.
— Что тебе нужно? — угрюмо осведомился Кангасск.
— Вообще… — Немаан задумчиво поскреб небритый подбородок и сделал глубокий вздох, как всякий хороший рассказчик, который готовится долго говорить. — Вообще я пришел в этот мир просто ради того, чтобы выжить. Но потом присмотрелся к Омнису, к вам, людям, и несколько изменил свои планы… Я стар, друг мой, и скитаться по мирам, знаешь ли, дьявольски устал. Если продолжать в том же духе, то Омниса мне хватило бы на десяток тысяч лет, потом он иссяк бы, как предыдущий мир… Сигиллан он звался, как ты помнишь… и пришлось бы искать новый. Я так устроен, что если хочу жить, то вынужден скитаться. Однако в данном случае я нашел другой выход. Для Омниса и для вас всех так даже лучше, ибо если я изменю свою природу, то мир не только не пострадает: напротив, я постараюсь, чтобы он жил вечно. Для этого мне, правда, нужна самая малость. Триада и твое место, наследник миродержцев.
