величественных аккордах, расцветают в гавот, празднуя начало июня. Не хватает лишь пастушка, лишь рыцаря или принца, который бы пробудил поцелуем спящую красавицу — лето. И вот появляется таволга — благоуханный, свежий цветок в янтарном камзоле, — и тогда начинается долгожданный праздник.

Каким праздником было минувшее лето! Сонные животные, зябко кутаясь в пледы — так холодны были ветер и дождь за окном! — вспоминали хрупкие летние сумерки за час до восхода, когда над водой еще не растаял туман; первый прыжок в холодную воду после долгих минут малодушия, и галоп по росе — почему? от кого? — и медленный восход солнца, когда серое вдруг золотилось, и земля расцветала снова… Они вспоминали полуденную истому в зеленых зарослях, прогулки в лодках и купание, как только спадет зной; блуждание по пыльным проселкам и золотисто-зеленым нивам и, наконец, прохладные длинные вечера, когда так отрадно поразмышлять о прожитом дне или подружиться с кем-нибудь. Или строить планы на завтра…

Да-а, зимой у огня животным есть о чем потолковать. Но все же, свободное время оставалось, и однажды Крот, наблюдая за другом, пока тот у камина мучительно подыскивал рифму, решился исследовать Лес Дремучий в одиночку. Возможность знакомства с Барсуком не исключалась.

Крот на цыпочках вышел из дома; на улице было холодно, свинцовые тучи неподвижно, тяжело нависали над землей. Все было так голо кругом, так открыто. Никогда еще Крот не проникал в суть вещей глубже, чем в тот зимний день. Природа, казалось, сбросила одеяло во сне. Рощи, долины, овраги — все тайны зеленого лета теперь раскрылись: трогательные, умоляющие не замечать до времени их нищенской наготы — до того времени, когда они, нарядившись, как прежде, смогут опять поманить его, соблазнить, сбить с толку своими хитростями.

Непонятная печаль переполняла Крота: он улыбался и плакал. Он был рад, что мир ему нравится таким бедным и безыскусным. Он увидел его начала — гибкие, сильные, стройные, — и ему не нужны были ни теплый клевер, ни тяжелая рожь: казалось, нет ничего красивее тонких черных веток на пасмурном небе.

Крот бежал к лесу, и все в нем пело, — совсем как минувшей весной.

Поначалу ничто в Лесу не показалось ему странным. Под лапами хрустели ветки, а те, что потолще, норовили подставить ему ножку; древесные грибы походили на журнальные карикатуры, пугая сходством с чем-то неуловимо знакомым, — но лишь на мгновенье пугая. Было весело и интересно. Но чем дальше он бежал, тем мрачней становилось в Лесу, тем тесней и тесней жались друг к другу корявые деревья, разевали навстречу Кроту узловатые дупла.

Все вокруг помертвело. Сумерки быстро сгущались повсюду: перед ним и за ним, и над ним: свет убывал, как вода.

Тут-то и появились физиономии!

Первая померещилась ему над плечом: рыхлая злая физиономия, заостренная книзу, смотрела на него из дупла. Когда Крот взглянул на нее в упор, она пропала.

Он ускорил шаг, мягко уговаривая собственное воображение оставить его в покое, миновал еще одно дупло, потом еще и еще, — и вдруг: она!., да нет же… она, точно, она! Маленькая узкая физиономия с жестоким взглядом мелькнула и исчезла в дупле. Крот постоял в нерешительности, но все же собрался с духом и побежал дальше. Теперь уже в каждом дупле со всех четырех сторон его окружали физиономии: они появлялись, исчезали и снова появлялись; все до единой терзали Крота взглядами ненависти и злобы — острыми, жесткими, глумливыми. Крот сбился с тропы.

И началось посвистывание.

Поначалу очень тоненькое и слабое, оно едва доносилось откуда-то сзади; тем не менее Крот прибавил шагу. Затем, все такое же тонкое и тихое, оно зазвучало далеко впереди. Крот развернулся было, но в этот момент посвистывание окружило его, весь Лес наполнился этим зловещим звуком. Сомнений не оставалось: Они были наготове. Они следили за ним, так что никакого значения не имело, кто они, собственно, такие! А он? — что он против Них: вдали от друзей, безоружный, маленький такой…

Потом началось топотание.

Он думал, то опадает листва — таким мягким и легким было оно. Но вот оно стало отчетливей и ритмичней, и Крот узнал в нем далекое «топ-топ-топ» маленьких лап. Только где? — впереди? позади? Он решил: впереди, но тут же передумал, потом передумал снова и окончательно растерялся. Топотание доносилось все явственней, разрасталось в десятки топотаний, а Крот наклонял голову то в одну, то в другую сторону, пытаясь определить, откуда Они приближаются.

Вдруг из чащобы прямо на Крота вылетел Кролик. Даже не свернув, даже не замедлив бега, он прохрипел: «Уноси ноги отсюда, глупец! Уноси ноги!» — и был таков. Какая сосредоточенная морда была при этом у Кролика! Какие вытаращенные глаза!

Топотание все усиливалось, — будто град молотил по палой листве. Это пустились в погоню Они, и охотились, и травили, и настигали что-то. Или кого-то!? В панике Крот тоже пустился бегом, не разбирая дороги, неизвестно куда. Он спотыкался обо что-то, падал на что-то, под чем-то карабкался, что-то перепрыгивал. Наконец, он укрылся в корнях старого дерева: глубокая темная яма чем-то приглянулась ему: казалось, именно в ней он найдет временное убежище, а то и полную безопасность — кто знает? Как бы там ни было, он слишком устал, чтобы продолжать бег. Крот зарылся в сухую листву, стараясь дышать и дрожать потише, с замиранием сердца прислушиваясь к топотанию и посвистыванию преследователей. Теперь-то он во всей полноте изведал, с Чем сталкиваются здесь маленькие жители полей и долин; что считают своим самым мрачным переживанием! Так вот от чего деликатный Крыс тщетно пытался уберечь неопытного друга! — от Жути Леса Дремучего.

Тем временем Крыс дремал у камина. Тепло и уютно было Крысу. Лист бумаги с неоконченным стихотворением соскользнул с его колен, голова запрокинулась, рот раскрылся. Он катался на лодочке по реке сновидений.

Вдруг в камине треснуло сырое полено, брызнули искры, и поэт испуганно пробудился. Вспомнив, чем он занимался, Крыс поднял с пола лист, почитал, пощурился с минуту на потолок, потом вкусно зевнул и посмотрел по сторонам.

Крота не было.

Крыс навострил уши. В доме было совсем тихо. Тогда он несколько раз окликнул друга. Ответа не последовало.

Он прошел в прихожую. Фуражка Крота исчезла. Его галоши — они обычно стояли под вешалкой — тоже исчезли.

Крыс вышел из дома и внимательно всмотрелся в слякоть, надеясь отыскать следы. Ага, вот и они: Кроту совсем недавно купили галоши — как раз перед зимой, — так что пупырышки на подошвах стереться не успели и оставляли в грязи хорошие отпечатки. Цепочка следов тянулась к Лесу Дремучему.

Помрачнев, Крыс стоял минуту-другую в глубоком раздумье. Затем он вернулся в дом, туго подпоясался, сунул за пояс пару пистолетов и, схватив суковатую дубину, что стояла в углу прихожей, бодрой рысцой устремился к Лесу. Уже смеркалось, когда он без колебаний вошел в него, озабоченно поглядывая по сторонам в поисках друга. Там и сям злобные рожицы высовывались из дыр и исчезали при виде воинственного животного, его пистолетов и безобразной дубины; посвистывание и топотание, сначала отчетливые, тоже куда-то пропали. Стало совсем тихо. Крыс мужественно пересек Лес, не забывая при этом ободрительно выкрикивать:

— Крот! Кро-от! Где вы! Не бойтесь, это я, старый добрый Крыс!

Он прочесывал Лес битый час или около того, когда вдруг, к его величайшей радости, услышал слабый ответный зов. Почти в полной темноте Крыс пошел на зов и скоро оказался у старого дерева. Глубоко из-под корней доносился дрожащий голосок.

— Крысси, это вы? В самом деле, вы? Крыс пробрался в яму и нашел там вконец разбитого Крота.

— О, дорогой Крыс! — стучал он зубами. — Я так испугался! Вы представить не можете!

— Понимаю, очень хорошо понимаю, — сказал Крыс мягко. — Вам не следовало отправляться сюда. Я делал все, что мог, чтобы удержать вас от этого шага. Мы, жители побережья, не ходим сюда. А если ходим, так, по крайней мере, вдвоем: тогда, как правило, все обходится. Кроме того, необходимо знать сотню всяких тонкостей, о которых мы знаем всё, а вы — ничего. Я имею в виду пароли, талисманы, различные действенные заклинания и обереги, которые следует носить с собой, — и заговоры, чтобы повторять их про себя, а также разнообразные увертки, уловки и тому подобное. Наука нехитрая, но знать