— Ну, конечно, буду, — согласился преданный Крот. — Я всегда буду с вами, и все будет так, как вы скажете… Но было бы тоже весьма забавно… ну… тем не менее, что ли, — добавил он грустно.

Бедный крот! Ему так хотелось встать на тропу испытаний! Она так волновала его, была такая исхоженная!.. Кроме того, Крот с первого взгляда полюбил канареечную повозку и ее маленькие приспособления.

Крыс видел, что творилось в душе друга, и колебался. Он никогда не огорчал товарищей — это было чуждо его натуре, а с Кротом он не просто дружил: он любил его. Ради него он мог пойти на всё… Почти на всё…

Жабб пристально всматривался в обоих.

— Ладно. Пойдемте в дом, за едой потолкуем, — дипломатично предложил он. — Не стоит натощак принимать решения. Но лично мне, конечно, все равно: просто хотелось доставить вам удовольствие. Мой девиз: «Живи ради всех!».

За обедом, как всегда роскошным, Жабб разошелся. Не обращая внимания на Крыса, он играл на струнах неискушенной души Крота, будто на арфе. Животное от природы словоохотливое, Жабб искренне верил в свои ораторские способности и готов был следовать за собственным воображением хоть на край света. Он живописал кочевую жизнь в таких радужных тонах, что арфа его повизгивала и едва не падала со стула.

Каким-то непостижимым образом вопрос о поездке решился сам собой. И Крыс, не без некоторой брезгливости, позволил человеколюбию одолеть себя. Огорчить друзей?! Это было немыслимо: они разработали режим дня, распределили обязанности (письменно, разумеется) и уже начали чертить маршрут на карте…

Крыс вздохнул и пересел поближе.

Когда все было улажено, Жабб чуть не бегом повел путешественников к загону, где паслась седая кобыла преклонных лет. Именно ей без всяких предварительных переговоров мистер Жабб определил самую пыльную работу в экспедиции. Кобыла, крайне недовольная, откровенно предпочитала загон, и, пока Крыс с Кротом, задыхаясь, гонялись за ней, Жабб, не любивший суетиться после еды, неторопливо набивал фургончик провизией и фуражом, изредка выкрикивая полезные советы.

В конце концов, путешественники изловили кобылу, запрягли и привели в движение, а сами поплелись следом, по очереди отдыхая на оглоблях и болтая наперебой.

Сколько солнца было в этот день! Густой запах пыли приятно щекотал ноздри, в садах приветливо пели птицы; благодушные странники, поравнявшись с ними, желали доброго дня или останавливались ненадолго, чтобы сказать приятное о фургоне и экспедиции в целом; кролики, сидя у парадных дверей своих нор, закатывали глаза и верещали: «Боже мой! Боже мой!».

К вечеру они были далеко от родных мест, но соскучиться еще не успели и ностальгией не мучались. Выбрав пустынное место, где не пахло собаками и даже мычания коров не было слышно, они пустили кобылу пастись и поужинали сами: бесхитростно, но плотно, — как и подобает голодным животным. Жабб распространялся о планах на ближайшие дни, а в небе все ярче и шире разгорались звезды, томясь по своему властелину. Вот и он взошел — круторогий, безмолвный месяц — стал над костром и, греясь, внимательно слушал Жабба.

Наконец решили укладываться. Жабб, сладко перебирая лапками под одеялом и позевывая, сказал:

— Итак, друзья, вот что такое жизнь джентльмена. А вы: «Река, река…»— рассказывайте мне про вашу реку. Доброй ночи.

— Лично я про реку не рассказывал, — сдержанно возразил Крыс. — И вы, Жабб, прекрасно слышали, что не рассказывал. Тем не менее, я думаю о ней… — голос Крыса сорвался, и он закончил сбивчивым шепотом: — Да, думаю о ней… не переставая.

В полной темноте Крот заскрипел коечкой, нащупал лапу друга и сочувственно пожал ее.

— Я сделаю все, что вы хотите, Крысси, — прошептал он. — Давайте убежим завтра — рано-рано, затемно еще — и возвратимся в нашу старую добрую дыру!

— Нет-нет, что вы, — зашептал в ответ Крыс. — Огромное спасибо, но я должен сопровождать Жабба до конца всей этой затеи. Небезопасно оставлять его одного. Через неделю все кончится, поверьте, Жабб очень ветреный. Спокойной ночи.

Конец путешествия был ближе. Даже Крыс не предполагал столь быстрого его конца…

Опьяневший от свежего воздуха и сладостных переживаний, Жабб спал без задних лап, так что наутро все попытки привести его в вертикальное положение провалились. Пришлось запастись терпением и вдвоем взяться за дело. Крыс разжег костер, вымыл грязную посуду и, не забывая присматривать за строптивой кобылой, подготовил все к завтраку. Тем временем Крот сходил в деревню — весьма отдаленную — за молоком, яйцами и прочими необходимыми вещами, которые Жабб, естественно, позабыл дома. На славу потрудившись, утомленные животные отдыхали, когда появился свеженький, как огурчик, Жабб. Он произнес взволнованную речь о радостях жизни на лоне природы — той безмятежной походной жизни, к которой именно он, Жабб, подвигнул их, отрешив от забот, тревог и трудов домашнего хозяйства… Оставалось позавтракать.

Весь день они странствовали по проселочным дорогам среди тучных долин, а к вечеру остановились на пустоши, как и в прошлый раз. От предыдущего этот вечер отличался лишь тем, что гости позаботились приобщить хозяина к труду. Вследствие этого наутро у Жабба не достало энтузиазма не только на пасторальные речи, но и на успешное сопротивление друзьям, безжалостно тащившим его с коечки. Как и прежде, они двигались проселками и лишь во второй половине дня вышли на шоссе, — первое в их путешествии. Там и произошла катастрофа. Как гром среди ясного неба, она обрушилась на них: неотвратимая, внезапная и окончательная; катастрофа, круто изменившая дальнейшую судьбу мистера Жабба.

Они неспешно шли по дороге: Крот беседовал с кобылой, поскольку та давно жаловалась, что ее не принимают в компанию и не обращают на неё должного внимания; Жабб и Крыс шли за повозкой, беседуя друг с другом, — вернее, Жабб беседовал, а Крыс, думая о своем, вставлял время от времени: «Совершенно верно… А вы что ответили?» — как вдруг далеко позади послышался мерный, будто пчелиный, гуд. Оглянувшись, они увидели облачко пыли с темной точкой посередине: оно приближалось с невероятной скоростью, скуля, как раненое животное: «Бип! Бип!».

Нисколько не встревоженные, друзья вернулись к беседе, как вдруг, через одно-единственное мгновение ока (как впоследствии рассказывал Жабб) идиллии наступил конец. Животные едва успели прыгнуть в ближайшую канаву: извергая зловещее «Би-би», мимо пронесся великолепный и огнедышащий, страстный и зловонный автомобиль. На долю секунды он затмил солнце роскошью сафьяна на сиденьях и блеском ветрового стекла, за которым, в свою очередь, дико сверкали глаза водителя. Это он, именно он (Жабб хорошо разглядел!) своей левой рукой метал в пространства оглушительные «би-би». Ещё через мгновение все стихло. Как руины Помпеи лежали друзья в канаве: оглохшие, ослепшие, погребенные толстым слоем пыли.

Старушка-кобыла, мечтавшая об отчем загоне и только делавшая вид, что слушает наивного Крота, в этой новой, отвратительной ситуации просто из себя вышла. Попытки Крота воззвать к ее лучшим чувствам были напрасны: кобыла прядала ушами, вставала на дыбы и пятилась, пятилась, толкая фургончик назад к придорожной канаве. Фургон повисел над пропастью… раздался душераздирающий треск, — и канареечное чудо с зеленоватым отливом, их радость и гордость, рухнуло в канаву.

Крыс метался по шоссе вне себя от негодования.

— Негодяи! — кричал он. — Подлецы! Бандиты с большой дороги! Вы правила нарушаете! Я найду на вас управу! Я на вас донесу! Я в суд подам!

Крыс и думать забыл про ностальгию: на минуту он стал капитаном, чье канареечное судно село на мель из-за безрассудных маневров встречного новичка, и старался припомнить те утонченно-убийственные словосочетания, которые он, обыкновенно, адресовал хозяевам катеров, — тем из них, что проносились слишком близко к берегу и волной заливали паркет в его гостиной.

Парализованный Жабб сидел посреди дороги, широко растопырив негнущиеся лапы и глядя вдаль. Он неровно и часто дышал, на лице его застыло выражение бесконечного счастья, и только губы время от времени оживали, чтобы испустить едва слышное «би-би».