выразить презрение и отвращение к нарушителю Законодательства); мимо закованных в латы всадников, метавших стальные взоры сквозь прорези шлемов; по внутренним дворам, где кровожадные бульдоги силились сорваться с цепи и месили лапами воздух, мечтая растерзать Жабба в клочья; мимо допотопных надзирателей, прислонивших тусклые алебарды к стене, чтобы подремать над флягой прокисшего эля, — все вперед и вперед вели притихшего Жабба: через комнату пыток, где он только и разглядел, что дыбу да тисочки для ног — так там было мрачно; мимо дверцы в зал нешумных камерных казней на маленьком, будто любительском эшафоте; все вели и вели, и вели пока, наконец, не втолкнули в самую сырую темницу самого сырого подземелья.

Там их поджидал древний тюремщик с охапкой огромных ключей.

— Язви его! — ругнулся сержант полиции и неторопливо вытер пот со лба, выжидая, пока эхо перестанет гоготать. — Эй, старче! Забирай этого гнусного Жабба, неисправимого татя чудовищной силы и изобретательности. Охраняй и пестуй его, как зеницу ока. Заруби себе на носу, рухлядь ты этакая: в случае чего своей плешью ответишь, чтоб вы сдохли тут оба!

Сухорукий тюремщик подтолкнул м-ра Жабба, и тот послушно вошел в камеру. Ключ ржаво усмехнулся, а замок, не мигая уставясь на Жабба, медленно высунул холодный язык…

Все. Отныне Жабб стал беспомощным узником самой сырой камеры самой надежной тюрьмы самого неприступного замка старой доброй Англии.

Где-то в густом ивняке, невидимый в сумраке речного берега, малыш-крапивник дудел свою нехитрую песенку. Шел десятый час вечера; настоянный на духоте, густой воздух рассеивался и свежел от прикосновений прохладных ладошек июльской ночи, а небо все медлило, все никак не хотело расстаться с поблекшим нарядом уходившего дня.

День был безоблачным от рассвета до заката, и Крот, растянувшись на берегу, медленно приходил в себя от зноя. Он ждал друга: Водяной Крыс с утра ушел к Выдрам (по приглашению, разумеется), так что Крот весь день провел на реке в компании приятелей и только что возвратился домой. Света в окнах не было, Крысом и не пахло, — он, конечно, допоздна засиделся у старинного друга. Сидеть взаперти не хотелось — душно, — и Крот предпочел улечься на влажном плавнике, с улыбкой вспоминая события минувшего дня — замечательные, что и говорить.

А вот и он! — подсохшая за день трава выдавала даже легкую поступь Крыса.

— Добрый вечер, — сказал Крыс и уселся рядом с другом, задумчиво всматриваясь в реку.

Он был явно чем-то озабочен и, похоже, не был склонен это скрывать.

— Вы поужинали? — помолчав немного, начал Крот.

— Просто обязан был, — вздохнул Крыс. — Попытался было раскланяться, но они и слушать не хотели. Вы знаете, как они добры. До самого прощания они делали все, чтобы я чувствовал себя как дома, а я весь день чувствовал себя скотиной: мне было ясно, что Выдров гнетет что-то, как они ни пытаются это скрыть. Да-а, старина… Боюсь, они попали в беду: малыш Пухлик опять куда-то запропастился. А вы знаете, как много отец думает о нем, хоть и предпочитает не распространяться на эту тему.

— Кто — Пухлик? Пропал?! — почти весело воскликнул Крот. — Положим, что и пропал — стоит ли беспокоиться, Пух-лик вечно то заблудится или потеряется, то опять найдется: он такой любознательный, — просто не может без приключений. Да разве может с ним что-нибудь случиться? Все его знают тут, все любят, все уважают его родителей. Наверняка какое-нибудь животное вскоре доставит его Выдрам целого- невредимого… Кстати! Он и нам повстречался как-то — вспомните! И что? — до дома день ходьбы, а ему всё ни по чем: веселенький, бодрый такой.

— Да, но на этот раз все гораздо серьезней, — хмуро отозвался Крыс. — Его нет уже несколько дней. Выдры повсюду искали его, обшарили всю округу… Хоть бы маленький след! Как в воду канул… У кого ни спросят, — все только плечами пожимают, не видели, мол. Выдр страшно переживает, но не сознается в этом. Мне едва удалось заставить его говорить. Пухлик, оказывается, еще и плавать-то толком не научился, и Выдр, похоже, думает, что… о плотине, одним словом. Посудите сами: июль, воды в пороге много, а Пухлика всегда завораживали все эти брызги и грохот воды и радуги… И потом, существуют… ну… капканы, к примеру, и прочая дрянь — сами знаете. Выдр не из тех, что волнуются о сыновьях по пустякам, а сейчас он волнуется, и весьма. Когда я распрощался, он вышел на улицу — воздухом, мол, подышать да поразмяться, — но я чувствовал, что здесь что-то не так, поднажал на него и мало-помалу все у него выведал… Он собирается провести эту ночь на берегу, на том месте — помните? — где когда-то брод был, — когда моста еще не построили.

— Помню, конечно, — ответил Крот. — Только почему именно там?

— Думаю, потому, что именно там он дал Пухлику первый урок плавания, — тихо сказал Крыс. — На той самой отмели — песчаная такая, на правом берегу… И рыбачить он его там учил. Именно там юный Пухлик поймал свою первую рыбку… А как гордился! — всё ходил, показывал… Малыш любил это место, и Выдр считает, что если Пухлик, поблуждав, вернется… оттуда, где он есть, если он, бедняжка, еще есть где-нибудь, — он, возможно, отправится к отмели, которую так любил… Или случайно набредет на нее, сразу узнает место и решит поиграть… Всяко бывает. Выдр ходит туда каждую ночь и смотрит, смотрит: может, случайность какая — мало ли что?

Некоторое время они молчали, думая об одном и том же — о том, как одинокое животное с измученным сердцем все лежит, вздыхает на берегу, неотрывно глядя в воду, ожидая, надеясь… — мало ли что?

— Да-а… — вздохнул Крыс. — Пора и об отдыхе подумать, так я полагаю.

Но сам не шелохнулся.

— Крыс, — голос Крота дрогнул. — Послушайте, Крысси: я не могу вот так вот взять и лечь спать. Лечь — и ничего не делать! И пусть уже ничего не поделаешь — все равно не могу! Мы сейчас же садимся в лодочку и гребём. Примерно через час луна взойдет, и мы изо всех сил начнем искать Пухлика… Во всяком случае, это будет лучше с нашей стороны, чем просто завалиться спать, сложа лапы!

— И я как раз думал об этом, — оживился Крыс. — Какой сон в такую ночь! До рассвета не так уж долго; поплывем себе, а к рассвету, глядишь, узнаем что-нибудь новенькое о Пухлике: иные животные ни свет ни заря встают.

Они сели в лодочку, оттолкнулись, и Крыс стал осторожно выгребать на середину реки, туда, где тени, густые и непроглядные, как сами берега, обрывались у бледной, будто выглаженной ленты, слабо отражавшей небо. Крот сидел на руле, на всякий случай широко раскрыв глаза и стараясь не моргать.

Какою бы темной, какою бы пустынной ни казалась эта ночь, она была полна жизни: едва слышные шумы, шелесты, шорохи, шепотки, — даже тихие песенки наполняли ее; хлопотливые маленькие ее жители о чем-то торговались, сплетничали, радовались, — одним словом, шебуршали торопливо: пока первый солнечный луч не улыбнулся во весь мир, ласково не подтолкнул их к постелькам…

Куда яснее, чем днем, текла и звучала вода: булькало и хлюпало, казалось, под самым ухом и как-то особенно неожиданно; иные всплески так походили на восклицания, окрики и всхлипы, что животные вздрагивали и пытались переглянуться для храбрости.

В прозрачно-чистом небе, густо и резко отчеркнутом линией горизонта, всё разливалось и ширилось серебряное свечение; наконец где-то там, на краю света, показалась Луна. Она степенно и величаво отдала швартовы и поплыла в океане звезд. Все вокруг стало так различимо! — широкие луга и уснувшие сады, и сама река от берега к берегу — все было высвечено так мягко, так чисто вымыто от страха и мрачности! Все светилось, как днем, и в то же время совсем по-иному. Знакомые места встречали друзей в новых нарядах: будто исчезнув незаметно, они переоделись, а потом на цыпочках возвратились, и вот — стоят, выжидательно и хитро улыбаясь: ну что, мол, не узнаете?

Привязав лодочку к иве, друзья вошли в безмолвие серебряного царства и принялись кропотливо исследовать живые изгороди, дуплистые деревья, канавы и их самые укромные места, и ямы, и старые русла ручейков. Затем они переплыли на другой берег и искали там, потом снова переправились и снова искали, а Луна в безоблачном небе ясным упругим светом старалась из своего далекого далека облегчить им поиски.