жадно и нетерпеливо провожал Крыса взглядом, пока тот не скрылся из вида. Тогда он, хохоча и потирая лапки, как можно быстрее надел самый нарядный костюм из подвернувшихся в спальне, открыл потайной ящичек в туалетном столике и набил карманы деньгами; затем, связав простыни в подобие каната, от закрепил конец на среднике окна в стиле Тюдор — кстати, очень украшавшего спальню — и ловко соскользнул на землю. Там он еще раз потер лапки, повернулся спиной к двери и, засвистев модный мотивчик, тронулся в путь.

Не веселым был этот ленч для Крыса. Едкие, если не сказать зверские замечания Барсука легко себе представить, и потому приводить их не стоит. Крыс и переживал-то вовсе не из-за них: всего больнее было услышать, как Крот — даже Крот! — хоть и защищал друга, как мог, все же не удержался от обидных оценок и сказал:

— На этот раз, Крысси, вы были немного тупицей. Но и Жабб, разумеется, тоже не промах.

— Он так ловко все обыграл, — упавшим голосом оправдывался Крыс.

— Он вас обыграл! — сказал Барсук, будто оплеуху влепил. Затем он утерся жирной салфеткой и, откинувшись в кресле, уже спокойнее продолжал: — Ладно. Слова делов не делают. Сейчас он уже далеко — это ясно. А самое скверное, — Жабб припишет своему уму то, что произошло по вашей глупости, Крыс. В самоуверенности он может такое натворить! Лучше не думать об этом… Одно утешение — мы тоже свободны теперь, нам некого караулить, растрачивая попусту драгоценное время. Но пока, пожалуй, нам лучше ночевать в Жаббз-Холле: Жабба могут доставить сюда в любой момент — на носилках или в наручниках.

Так говорил Барсук, не догадываясь, что готовит Судьба, и как много воды — и какой бурной воды! — утечет, прежде чем Жабб возвратится в свое родовое гнездо.

Между тем Жабб, нарядный и беззаботный, проворно шагал по шоссе в нескольких милях от дома. Сначала он пробирался огородами да полями, но теперь, когда почувствовал себя в безопасности и увидел, что солнце по-свойски улыбается ему, и вся Природа вторит победной песне его тщеславного сердца, он шел, приплясывая от самодовольства.

— Чисто сработано, — хихикая, признавался он себе. — Единоборство разума и грубой силы. Бедняга Крыс! О-ёй! Представляю, что будет, когда Барсук вернется с охоты! Крыс-си — достойнейшее животное, у него множество положительных качеств, но увы: слишком мало ума и полное отсутствие образования. Да, за Крыса надо будет взяться как-нибудь, я смог бы ему помочь.

Переполненный хвастливыми мыслями, он шел, запрокинув голову и надменно растянув губы, пока не достиг городка. Увидев через дорогу вывеску «Алый Лев», Жабб вспомнил, что еще не завтракал и в пути страшно проголодался. Он направился в трактир, заказал все меню и уселся в кофейной комнате.

Развалясь в кресле, он готовился к заключительной части трапезы, когда вздрогнул внезапно, выронил сигару, настороженно замер и наконец беспорядочно затрясся всем телом; сладчайшие звуки «би- би» становились все ближе, все слаще… Распространяя зловоние, к «Алому Льву» подъехал автомобиль. В потугах скрыть овладевшее им чувство и навести резкость во взгляде, Жабб ухватился за ножку стола всеми четырьмя лапами.

В комнату ввалилась развеселая, голодная компания, во все стороны расплескивая многословные впечатления о прогулке и достоинствах колесницы, домчавшей ее в этот миленький трактирчик. Жабб весь превратился в уши и взволнованно вбирал в себя каждое слово. Наконец он понял, что больше терпеть не в силах: он хотел видеть его! Оставив деньги на безнадежно расшатанном столе, он незаметно выскользнул из трактира; шевеля пальцами в карманах и независимо высвистывая нечто неопределенное, вошел во двор… Вот он! Автомобиль стоял гордо, но как-то неприкаянно, что ли. Неприкаянно?! Не поворачивая головы, Жабб пошарил глазами. Сомнений не оставалось: вся челядь и прочий трактирный люд разбежались обедать. «А что в этом такого? Я только взгляну на него разок», — Жабб медленно ходил вокруг автомобиля, осматривал; оценивал его, выпятив нижнюю губу в завистливом пренебрежении. Все тело спортсмена ныло от наслаждения.

— Модель неплохая, но… подумаешь! Наверняка заводить вспотеешь! — Жабб не заметил, что произнес эти слова вслух, да и когда было заметить, если уже через секунду он бешено вращал ручку стартера?

Еще мгновенье — и мотор застучал в унисон тщеславному сердцу, старая страсть пробудилась в Жаббе и восстала, и выпрямилась во весь рост: широко расставив задние лапы и сверкая глазами, во дворе захолустного трактира стоял Пожиратель Пространств! С высоты своего нечеловеческого роста он видел, как Жабб уселся на место водителя; с высоты своего роста он видел, как Жабб выжал сцепление и вырулил за ворота; с такой высоты понятия добра и зла, греха и возмездия казались бирюльками.

Жабб прибавил обороты. Автомобиль послушно подмял под себя улицу и, сожрав ее, бросился на шоссе, помахивая смрад ным хвостом пыли. А кто за рулем? За рулем Жабб! Гремучий Жабб, Гроза Селянина, Демон с Большой Дороги!

— В канаву, в канаву, ничтожества! Под колесами — вечная ночь! — хрипло хохотал Жабб, жадно тиская грушу. — В канаву!

Автомобиль пережевывал в пыль бесконечные мили, а Жабб все газовал неизвестно куда и хохотал, и плакал, и бибикал — безоглядно счастливый, бескорыстно и чисто влюбленный в свое раскрепощенное «я».

А завтра — разве так уж важно это вечное «завтра»?

— На мой взгляд, — бодренько изрек Председатель Суда Присяжных, — единственная трудность этого дела состоит в том, чтобы изыскать возможность наказать оголтелого головореза и закоренелого негодяя, коего мы видим сегодня киснущим на скамье подсудимых, не просто по заслугам, а в достаточной степени строго. Давайте подытожим: на основании неопровержимых доказательств он признан безусловно виновным, во-первых, в угоне дорогостоящего автомобиля с целью присвоения; во-вторых, в нарушении общественного порядка, выразившемся в создании крайне опасной дорожной ситуации и, в-третьих, в особо дерзком неповиновении органам сельской милиции. Г-н Клерк, будьте добры, огласите суду высшие меры наказания по упомянутым Статьям уважаемого Законодательства. Смягчающих обстоятельств не перечисляйте, потому что их все равно нет и не будет.

Клерк почесал кончик носа гусиным пером и гугниво обратился к суду:

— Кое-кто может подумать, что кража автомобиля есть самое тяжкое из совершенных злодеяний; так оно и есть. Однако, препирательство и сопротивление полиции, несомненно, заслуживают самого сурового пресечения; так тому и следует быть. Памятуя о том, что за воровство полагается двенадцать месяцев лишения свободы (более, чем мягкое наказание, так мне кажется), да три года за лихачество на проезжей части (что я лично расцениваю как откровенное потакание безрассудству владельцев транспортных средств), да еще пятнадцать годков за оказание сопротивления органам (каковое, судя по свидетельским показаниям, было крайне вызывающим, если верить десятой доле того, что мы услышали, — как я обычно и делаю) — памятуя, как сказано, об упомянутом, общий срок при правильном сложении цифр, составит девятнадцать лет лишения свободы, а потому…

— Первоклассно! — тряхнул париком Председатель.

— … а потому лучше округлить срок до двадцати лет, тем самым, исключив возможность каких-либо недоразумений.

— Превосходное предложение! — одобрительно закивал Председатель. — Осужденный! Придите в себя и встаньте! Вы приговорены к двадцати годам на этот раз, но запомните, в следующий раз нам предстоит очень серьезный разговор — в чем бы вы ни обвинялись! Уведите его.

Никакие протесты, повизгиванье и мольбы злополучного Жабба не помогли: черствые блюстители порядка набросились на него, заковали в кандалы и выволокли из зала суда.

Они вели его по площади, где праздная публика осыпала преступника ругательствами, гнилыми помидорами и занюханными крылатыми словами, вроде: «не уверен — не обгоняй», «знай, сверчок, свой шесток» и тому подобными; по улицам — мимо школьников, светившихся от счастья, как всегда при виде джентльмена, попавшего в историю; по гулкому откидному мосту, под черным оскалом решетки в зияющую пасть ворот угрюмого замка, чьи старинные башни терялись в тучах; мимо казарм с гогочущей солдатней и мимо часовых, хмыкавших так, что стыла кровь (часовому позволено только хмыкать, если ему неймется