досталась, а красивому князю. А орлу, если бы он явился, плохо пришлось бы. Но напрасно они его ждали — не явился орёл.

Опять был дворянин богат, опять у него друзей хватало, и прежние забавы вернулись к нему вместе с деньгами. Однако и самый глубокий колодец можно вычерпать. Раскатилось богатство дворянина, да так, что осталось лишь на скромную жизнь в старом замке с женой, дочерью и прислугой. Не ходил он уже с ружьём ни на зверя, ни на птицу, только рыбу ловить ходил.

Однажды захотелось ему половить рыбу, взял он удочки и ушёл. По пути так и этак размышлял о своём житье-бытье и подумал, что если бы он теперь каким-нибудь образом разбогател, то транжирить деньги уже не стал бы.

Шёл он густым лесом, а когда лес кончился, оказался он в горной долине. Посреди долины лежало зеленоватое озеро. Здесь дворянин ещё никогда не бывал. Подошёл он к озеру, удочку в воду забросил в надежде, что улов будет богатым. И в самом деле жадная рыбка после краткой погони за наживкой сама на крючок попалась. А за нею — вторая, третья. Дворянин радовался удачной ловле. Но недолго пришлось ему радоваться.

Озеро вдруг забурлило и от самого дна в вышину с рёвом волны взметнуло, а в волнах показался огромный рыбий хвост. Помчались волны к берегу, хлынули на сушу и выплеснули рыбу невиданной величины. В раскрытой пасти её свободно могла развернуться карета.

— Как ты посмел моих подданных губить? — запыхтела рыба.— За это я тебя съем — или же ты отдашь мне свою младшую дочь в жёны. Выбирай!

Тяжело было бедняге делать выбор перед широко раскрытой рыбьей пастью: страх сковал его разум, он не видел иного выхода и пообещал дочь рыбе.

— Через семь недель я за нею явлюсь! — пропыхтела рыба, сильным шлепком сомкнула пасть и метнулась в воду так, что высокие волны выплеснулись на берег, а она стремительно опустилась на дно и так глубоко в песок зарылась, что всё озеро помутнело.

Больше дворянин её не видел. Как чистую воду озера, так и душу дворянина замутила ужасная рыба. В тоске и печали отправился он домой. Единственная оставалась у него утеха, самая младшая и самая любимая дочка, и той ни за что ни про что он должен был лишиться.

Дотащился он домой мрачнее тучи. Дочка и жена бросились к нему, спрашивают, что случилось, почему он так печален.

Долго он не мог сказать, но ничего не поделаешь, пришлось им поведать обо всём.

— Двух дочерей я всё равно что потерял,— стал со слезами говорить он.— Бог весть, где и что с ними, ничего мне про них не известно. Но всё-таки знаю хоть, что я их людям отдал. А тебя, дитя моё, я обещал в жёны рыбе, потому что не было у меня иного выхода. Ох, несчастный я отец! — и плакал, как дитя малое, а мать ещё громче причитала.

Дочь тоже была опечалена: сестры её хоть за красивых князей замуж вышли, а ей чудовище приходится в мужья брать. Тяжко стало у неё на сердце, как только она про это подумала, и надеялась она лишь на то, что рыба не явится, как не явились ни медведь, ни орёл.

Пригласил дворянин на условленный день своих старых друзей, и по старой дружбе обещали они ему дочь охранять, а рыбу убить. Когда наступил рассвет назначенного дня, со всех сторон стали съезжаться гости, молодые, старые, чтобы защитить прекрасную девицу. Уж и полдень настал, а рыбы всё нет! Вдруг где-то в дали послышалась нежная музыка, шла она словно из-под земли, и чем ближе она звучала, тем прекраснее и громче становилась. Вскоре загремела земля от топота конских копыт, и длинная вереница раззолоченных карет выехала из леса и направилась прямо к замку. Никто и до пяти сосчитать не успел, как она уже была во дворе. В первой карете, самой роскошной, сидел князь, такой красивый и так богато одетый, что равного ему на свете не было и не будет.

Выскочив из кареты, он направился прямо к хозяину, а свита — за ним. Князь поклонился и стал упрашивать его, чтобы отдал за него свою младшую дочь.

— Конечно же, прекрасный князь, я охотно бы её вам отдал и радовался бы, что моя дочь счастлива будет, да пообещал я её чудищу-рыбе, которая вот-вот за нею явиться должна,— отвечал дворянин.

— Эх, какое нам дело до рыбы, пусть у рыбы женой будет рыба, а мне отдайте свою красавицу дочь, я к сердцу её прижму и домой отвезу,— сказал князь, ласково улыбаясь.

Отец согласился при условии, что и дочь будет согласна. Пожалуй, никто охотней не дал бы своё согласие, чем она! После того как и дочь дала согласие, жених велел выложить подарки для отца — три сундука золота и серебра.

Тут же состоялось венчание, а после венчания — свадебный пир. И была та свадьба самая весёлая из всех. Музыканты, которых князь с собою привёз, играли так, что и у стариков кровь разыгралась, с трудом они удерживались, чтобы не пуститься в пляс вместе с молодёжью!

Но как ни хотелось ему остаться, приказал молодой зять запрягать, со всеми любезно распрощался, невесту к себе в карету посадил, и понесли буйные кони через ворота так, что земля под ними загудела.

Рыба не явилась.

Друзья старого дворянина думали, что он опять будет с ними играть в кости, охотиться — короче говоря, будет вести жизнь такую же, как и раньше,— но на этот раз дворянин образумился: решил деньги беречь, чтобы опять не впасть в бедность, и сдержал слово.

Единственно, что угнетало его и жену — не знали они, куда же всё-таки их дети подевались, а мать часто горевала, что стала она одинокой, как липа, у которой веточки обрубили.

Услышал бог её и решил послать ей на старости лет сыночка. Благодарны оба они были за этот дар не меньше, чем за первых своих детей, а поскольку они были рады его видеть, то дали ему имя Радовид.

Мальчик рос, стал красивым и пригожим. Отец обучил его всему, что сам умел, и оружием владеть научил, так что вышел из него смелый молодец. Стал он единственной радостью родителей и сам радовался, что будет заботиться о них в старости.

Дворянин строго-настрого запретил слугам при сыне даже упоминать о дочерях, чтобы молодой Радовид понятия не имел о том, что у него когда-либо были сестры. Но юноша видел, что у других есть сестры, и всё спрашивал, почему же у него нет сестёр. Родители отговаривались тем, что не у каждого мальчика бывает сестра, у него вот нет сестры, но сын замечал, что у матери глаза полны слёз, и потому отговоркам не поверил. Была у него старая няня, которая ему ни в чём отказать не могла. Стал он у неё выпытывать и до тех пор её ласково упрашивал, пока она ему не рассказала про всё, случившееся с его сестрами. Если бы добрая старушка могла предполагать, чем всё это обернётся, то свой язык на семь замков бы заперла.

Юноша, узнав правду, задумал сестёр разыскать.

Невозможно передать, как испугались родители, когда он им о своём решении сообщил. Отец уговаривал, умолял, мать плакала, но всё было напрасно: ни слёзы материнские, ни просьбы отцовские его не смягчили. — Я должен своих сестёр увидеть,— сказал он,— хоть под землёй. Да и мне полезно свет повидать, своё счастье испытать. Как будет, так и будет, дайте только мне, батюшка, доброго коня да крепкую саблю чтобы я мог себе дорогу хоть в рай, хоть в ад прорубить.

Выслушали всё это родители и поняли: не удастся им сына отговорить. И тогда отец решил, что самое лучшее будет дать ему всё необходимое. Дали они ему на дорогу денег, саблю, доброго коня и слуг, чтобы оберегали его от всего дурного.

Когда всё было готово, попрощался он со старыми родителями, с няней и отправился в путь по белу свету. Поехали они прямо к лесу, из которого, как сказал отец, князья приезжали и куда потом возвращались. Дорога вела всё дальше и дальше, через горы и долы, пока не достиг он дремучих лесов, где тысячелетние деревья стояли стеной, ствол к стволу, а под ними — сплошь густые заросли, которые приходилось прорубать, чтобы продвинуться вперёд хоть на шаг.

Не так уж страшен был путь, да вся еда кончилась, а жилья человеческого и духу не было. Слуги подбивали хозяина вернуться, не хотели идти дальше, пугали его — погибнем, мол, в лесу,— но он не обращал на это внимания и продолжал прорубаться всё дальше и дальше. Наконец подошли они к непроходимому лесу. Тут кони стали как вкопанные, будто кто их к земле приковал, и идти вперёд не хотели. Когда же их повернули вспять, они весело заржали.

Это была граница, которую не дано было переступить никому, кроме Радовида, сына дворянского.