В субботу утром, через неделю после рождения ребенка, пришла мамаша Марта и приступила к своим обычным делам. Она задала мне сто вопросов про кровотечения, послеродовые боли и аппетит. Проверила, ужинала ли я вчера, послушала сердцебиение малышки и взвесила ее в полотняном слинге.

– Восемь унций, – провозгласила она. – Прекрасно. – Она распеленала малышку и сменила подгузник.

И в этот момент пуповина, которую я никогда не трогала и на которую старалась даже не смотреть, вдруг отвалилась.

– Поздравляю, ангел мой, – прошептала мамаша Марта, склонившись над спящим лицом моей малышки. Та выгнула спину и потянулась, не открывая глаз.

Марта почистила ей пупок чем-то из баночки без этикетки. Затем крепко запеленала и отдала мне.

– Инфекций нет, ест, спит нормально, набирает вес, – отчиталась она. – Тебе кто-нибудь помогает?

– Рената принесла еду, – ответила я. – И Марлена была здесь последние пару дней.

– Хорошо. – Марта принялась ходить по комнате и собирать свои книги, одеяла, полотенца, бутылочки и тюбики.

– Вы уходите? – удивленно спросила я. Успела привыкнуть, что она сидит со мной почти все утро.

– Я тебе больше не нужна, Виктория, – проговорила она, села рядом на диван и обняла меня за плечи. Она притянула меня к себе так, что я уткнулась лицом ей в грудь. – Посмотри на себя. Ты стала мамой. Поверь, есть женщины, которым я сейчас нужна гораздо больше, чем тебе.

Я кивнула и не стала возражать.

Она встала и в последний раз обошла маленькую квартиру. Ее взгляд упал на коробку молочной смеси для искусственного вскармливания, которую я купила еще до рождения ребенка.

– Отдам нуждающимся, – проговорила она и сунула коробку в и без того набитую до отказа сумку. – Тебе это все равно ни к чему. Вернусь в следующую субботу, а потом каждую субботу буду приходить и взвешивать ребенка. Позвони, если что-нибудь будет нужно.

Я снова кивнула; акушерка медленно спустилась по лестнице. Своего телефона она мне не оставила.

Ты стала матерью, повторила я ее слова. Я надеялась, что они придадут мне сил, но вместо этого ощутила знакомую дрожь. Та началась внизу живота и, набирая силу, подкатилась к пустому месту, где раньше был ребенок.

Паника.

Я глубоко задышала, приказывая ей уйти.

Я пожалела о своем ультиматуме.

Выбирай: или я, или твоя сестра, потребовала я. Элизабет не побежала вслед за мной, тем самым четко обозначив свой выбор.

Всю ночь и почти все утро я плела паутину. Мое желание было простым: остаться с Элизабет, и чтобы мы были только вдвоем. Но я не знала, как ее убедить. Пресмыкаться и умолять было бесполезно. Помню, когда я стала просить ее дать попробовать сырое тесто для пирожных, она изумленно взглянула на меня и сказала: ты что же, совсем меня не знаешь? Прятаться тоже было бессмысленно: Элизабет меня бы нашла. Можно было бы привязать себя к кровати и заявить, что не двинусь с места, но в таком случае она бы просто отвязала меня и отнесла на руках.

Был только один выход, и он состоял в том, чтобы настроить Элизабет против сестры. Тогда она поймет, какая Кэтрин на самом деле: полная ненависти эгоистка, недостойная ее заботы.

И тут вдруг в моей голове составился ясный план. Сердце забилось так громко, что я чуть не оглохла, лежа неподвижно и разглядывая свою идею с разных углов, выискивая изъяны. Изъянов не было. Конечно, Кэтрин расстроила мое удочерение, но сама дала мне в руки оружие, применив которое я смогу остаться с Элизабет, и никто больше нам не помешает. Я выиграю битву, которую Кэтрин, сама того не зная, начала, и она даже не поймет, что происходит.

Я медленно встала, сняла ночную рубашку и надела джинсы и футболку. В ванной умылась холодной водой с мылом, яростно оттирая щеки; ногти царапали белое мыло, оставляя на нем бороздки. Взглянув на себя в зеркало, я стала искать на лице признаки страха, волнения, сомнения в том, что собиралась совершить. Но мои глаза были пусты, а подбородок неподвижен и решителен. Есть лишь один способ получить то, что я хочу. Нельзя упускать такую возможность.

На кухне Элизабет мыла посуду. На столе стояла тарелка с холодной овсянкой.

– Рабочие уже приехали, – сказала она и кивнула в сторону пригорка, где мы стояли вчера вечером. – Завтракай и надевай ботинки, а то останешься дома.

– Я не пойду, – ответила я. Элизабет опустила лопатки, и в этом движении было больше разочарования, чем удивления.

Я открыла кладовую и взяла с крючка пустой мешок.

На крыльце было тепло, невзирая на ранний час. Я медленно зашагала по дороге в сторону шоссе. Элизабет за мной не пошла. Я пожалела, что сегодня так жарко, пожалела, что не взяла еды. Буду сидеть в канаве напротив цветочной фермы и ждать, потная и голодная. Но не уйду. Буду сидеть, пока не уедет Грант, даже если придется всю ночь просидеть у дороги. Но рано или поздно его фургон промчится сквозь открытые ворота, и тогда в дом сможет зайти кто угодно.

И когда это произойдет, я зайду и возьму то, что мне нужно.

В субботу Рената не пришла. Не пришла и Марлена. Я просидела в голубой комнате, как мне показалось, весь день, кормила ребенка и спала, но когда полный мочевой пузырь и пустой желудок выгнали меня наружу, было всего десять утра.

Встав у барного табурета, я стала раздумывать, что сделать сначала: принять душ или приготовить еду? Малышка спала в голубой комнате, а я проголодалась, но запах собственного тела – кислого молока вперемешку с абрикосовым маслом – отбивал аппетит напрочь. Я решила помыться.

По привычке я закрыла дверь ванной на замок, разделась и встала под горячую воду. Глаза сами