– Я тоже. – Он захлопнул обе книги и подвинул мне мою. – Давай поужинаем и сравним. Это единственный способ.
Мы с Грантом отправились ужинать в круглосуточное кафе. Нам предстояло сравнить сотни страниц цветочных справочников, и каждое несоответствие мы оспаривали, выбирая более подходящее значение. Тот, кто не сумел отстоять свою точку зрения, должен был вычеркнуть старое значение из словаря и вписать новое.
На первом же цветке мы застряли. В словаре Гранта акация значила дружбу, в моем – скрытую привязанность.
– Скрытая привязанность, – отрезала я. – Пошли дальше.
– Дальше? Так просто? Где твои аргументы?
– Растение с шипами и иностранное. Только посмотрю, как оно качается, и сразу приходят на ум подозрительные типчики из супермаркетов, что шныряют глазами.
– А какая связь между подозрительными типчиками и скрытой привязанностью? – спросил Грант.
– А что тут непонятного? – отозвалась я.
Грант не знал, как ответить, и выбрал другой подход:
– Акация. Подвид: мимозовые. Семейство: бобовые. Бобовые питательны и обеспечивают организм энергией, легко насыщают. Хороший друг делает то же самое.
– Ерунда полная, – отрезала я. – У акации пять лепестков. Но такие маленькие, что большая тычинка их почти закрывает. Они
– Твоя взяла, – сказал он и потянулся за черным несмываемым маркером, что лежал на столе между нами.
Так продолжалось часами. Мы ели и спорили. Грант был единственным человеком из всех, кого я когда-либо встречала, чей аппетит мог сравниться с моим. Он, как и я, никогда не наедался. К восходу мы оба съели по три полных обеда и дошли только до середины буквы «В».
Грант смирился с моим значением водосбора и захлопнул свой словарь. Я ни разу не позволила себя переспорить.
– Похоже, на рынок я сегодня не иду, – сказал он, виновато глядя на меня.
Я посмотрела на часы. Шесть утра. Рената уже там, удивленно смотрит на его пустой прилавок. Я пожала плечами:
– Ноябрь – не сезон, а вторник – не выходной. Возьми отгул.
– И что я буду делать? – спросил Грант.
– Откуда мне знать? – Я устала и уже хотела остаться в одиночестве.
Я поднялась, потянулась, убрала в рюкзак свой словарь. И, подвинув Гранту счет, вышла из ресторана, не попрощавшись.
II. Водонапорная башня
Мне было трудно забыть Элизабет, а Гранта еще труднее. И дело было не столько в том, что наше прошлое пересекалось, и не в рисунке белого тополя, который открыл мне правду о языке цветов. Дело было в самом Гранте, в серьезности, с которой он относился к цветам, и в тоне его голоса, когда он спорил, – одновременно решительном и сомневающемся. В ответ на сожаления о смерти его матери он лишь пожал плечами, и это тоже меня заинтриговало. Его прошлое, за исключением того, что я видела буквально краешком глаза, оставалось для меня загадкой. Девочки из интерната безжалостно откровенничали о своем прошлом с кем ни попадя, и в редких случаях, когда встречался человек, не горевший желанием обсуждать свое детство, я обычно испытывала облегчение. Но с Грантом все было иначе. Мы провели вместе всего один вечер, но мне уже хотелось знать о нем все.
Лежа на полу голубой комнаты, я физически ощущала опасность, которую таили расхождения в наших словарях. Я встала рано и провела утро и день в библиотеке, сравнивая описания. Набрав гладких камушков из витрины японского чайного домика в парке Золотые Ворота, чтобы использовать их как пресс-папье, я разложила справочники на двух столах, раскрыв их все на одной букве и прижав камнями края страниц. Переходя от одной книги к другой, сравнивала описания цветок за цветком. И стоило наткнуться на противоречие, устраивала долгие и нудные мысленные дебаты с Грантом. Иногда я разрешала ему себя переспорить.
В субботу я пришла на рынок раньше Ренаты и протянула Гранту результат своей работы – список значений вплоть до буквы «Е», в котором были и уточнения списка, составленного нами накануне. Когда через час мы с Ренатой подошли к его прилавку, Грант все еще читал. Увидев Ренату, которая перебирала розы, он поднял глаза.
– Свадьба? – спросил он.
Рената кивнула:
– Две. Но маленькие. Одна у моей старшей племянницы. Выходит замуж втайне, но мне сказала – хочет, чтобы букеты делала я. – Рената закатила глаза. – Одним словом, использует меня, бессовестная.
– Значит, закончите сегодня не поздно? – спросил Грант и посмотрел на меня.
– Виктория быстро работает, – ответила Рената. – Сегодня хочу закрыться в три. Все равно в это время года народу мало.
Грант завернул выбранные ею розы и дал больше сдачи, чем полагалось. Рената уже перестала с ним торговаться – в этом не было необходимости. Мы повернулись и собрались к выходу.
– Значит, увидимся? – крикнул он нам вслед.
Я обернулась и вопросительно взглянула на него. Он жестом показал: в три.
Я задохнулась. Рыночный зал вдруг показался мне светлее, чем обычно. Сосредоточившись на вдохах и выдохах, я автоматически следовала указаниям Ренаты. Мы загрузили цветы в фургон, и только тут я вспомнила о своем обещании.
– Подожди, – сказала я и выскочила из машины, хлопнув дверцей.
Я бросилась обратно и начала искать сирень и алые розы. У Гранта того и другого были целые ведра, но я прошла мимо его прилавка не поднимая глаз. А на обратном пути снова прошла мимо. Спрятав лицо в пене белой сирени, выглянула одним глазом. Он снова поднял три вытянутых пальца и робко улыбнулся. Мои щеки вспыхнули. Я надеялась, что он не подумает, будто цветы в моих руках предназначаются ему.
Целый день я работала как в тумане, взбудораженная. Открывались и закрывались двери, входили и выходили покупатели, но я ни разу не подняла глаз.
В половине второго Рената убрала прядь волос с моего лба, и, когда я подняла голову, ее глаза были всего в нескольких дюймах от моих.
– Эй, – сказала она, – я тебя три раза позвала. Там к тебе женщина.
Достав из холодильника сирень и розы, я вернулась в зал. Женщина стояла у двери, словно собиралась уходить, ее плечи были опущены.
– Я не забыла, – сказала я.
Она обернулась:
– Эрл сказал, что не забудете.
Она смотрела, как я работаю, окружая розы сиренью так, что красного стало почти не видно. Стебли я обвила веточками розмарина, который, как я вычитала в библиотеке, может означать не только память, но и преданность. Ветки розмарина были молодыми и сочными и не сломались, когда я завязала их узлом. Добавив белую ленту для прочности, я завернула букет в коричневую бумагу.
– Любовь, истинная любовь и преданность, – сказала я, вручая ей цветы. Она протянула мне сорок долларов. Я отсчитала сдачу, но, когда подняла голову, женщина уже ушла.
Я вернулась к рабочему столу, где Рената с улыбкой на меня посмотрела:
– Чем это ты там занимаешься?
– Даю людям то, что им нужно, – ответила я, закатив глаза, точь-в-точь как Рената в день нашей первой встречи, когда она стояла на тротуаре с охапками несезонных тюльпанов.
– Лишь бы довольны были, – пожала плечами она и срезала ряд острых шипов со стебля желтой розы.
Желтая роза для свадьбы племянницы – племянницы-беглянки, которая выходит замуж тайно и к тому
