Он нежно обнял меня и сказал:

— Он ведь старел, ты знаешь. Я кивнула.

— Его сковал ревматизм. Он не мог уже бегать, как раньше. Это было для него мучительно. Он должен был уйти, Liebchen. Так всегда бывает.

Альберт сказал, что мы похороним его с почестями, так как он был мне верным другом и я любила его. На мраморной плите, положенной на его могилу, была выгравирована надпись, которую составили мы с Альбертом:

Пока мы жили в Виндзоре, я написала лорду Мельбурну, упрекнув его за то, что он не присоединился к нам. Лорд Мельбурн ответил мне, что его задерживала в Лондоне неопределенность ситуации. Он напоминал, что мне придется вернуться для открытия парламента, и сожалел, что он будет вынужден оторвать меня от домашних радостей. Он очень много размышлял о моей тронной речи ввиду сложности ситуации. А кроме того, предстояли еще и крестины.

Я писала ему о своем нежелании покидать Виндзор. Я привязывалась к нему все больше, потому что Альберт полюбил его. Лес напоминал ему родной Розенау. Благодаря Альберту я стала наслаждаться природой более чем когда-либо. Но одна из причин моего возвращения в Лондон будет мне приятна. Я буду иметь удовольствие видеть лорда Мельбурна.

Когда я встретилась с ним, я сразу же обратила внимание на необычную серьезность в его манере. Обстоятельства, сказал он, складываются все более неблагоприятным образом. Финансовая политика его правительства оказалась неудачной. Я догадалась, что его беспокоило неизбежное падение его правительства. Я знала, что это должно было когда-нибудь случиться. Из моих разговоров с Альбертом я поняла — слабое правительство не может долго удержаться. Рано или поздно оно падет. Меня это огорчало, но Альберта это не приводило в уныние. Я знала, что он ставил сэра Роберта Пиля как политика выше лорда Мельбурна. Мы не касались этого вопроса, так как оба знали, что обсуждение скорее всего закончилось бы ссорой, чего мы всячески желали избегать. Я открыла парламент в конце января, и было решено, что крестины состоятся в годовщину нашей свадьбы. Дядя Леопольд обещал присутствовать. Я была рада случаю увидеть его, но уже не испытывала, как в детстве, того восторга, в который приводил меня его визит. Я надеялась, что он не станет поучать меня, что мой долг состоит в рождении возможно большего количества детей или как мне вести себя с Альбертом. Он, вероятно, будет давать советы Альберту.

Выпал снег, который, подтаяв, превратился в лед, а сильный ветер, казалось, сотрясал стены дворца. Альберту это нравилось. Он любил сады при Букингемском дворце, они были очень обширны, до сорока акров, и местами походили на дикую природу. Альберт и я гуляли под деревьями, и он продолжал давать мне уроки ботаники, и я всячески старалась сосредоточиться, чтобы доставить ему удовольствие.

Он был доволен, когда замерз пруд и он мог кататься на коньках. Я тоже хотела кататься с ним, но он… очень нежно… запретил мне, потому что я еще не оправилась после родов. Так что мне пришлось довольствоваться радостью наблюдать, как ловко он это делает. Закутанные в меха, я и мои дамы восхищались искусством Альберта. Он отличался такой грацией. Мне было известно, что англичанам не нравилась его внешность. Они говорили, что он не похож на англичанина. С прекрасными голубыми глазами, темными ресницами и изящными чертами лица, он выглядел, на их вкус, чересчур женственно. Мужчина должен быть мужчиной, говорили они, имея при этом в виду, что англичане в этом отношении превосходят немцев. Осуждали и его фигуру — тонкую талию и стройные ноги, это не по-мужски.

Однажды утром случилось ужасное происшествие. Я никогда не могла забыть его. Я чуть было не потеряла Альберта. Я до сих пор помню эти мгновения, когда я увидела, как лед под Альбертом проломился, и он исчез. Мне показалось, что в тот день потеплело, но мне не пришло и в голову, что лед мог растаять.

— Альберт! — закричала я.

За несколько секунд я пережила кошмар: я воображала себе, как извлекают из озера его безжизненное холодное тело. Альберт, мой возлюбленный, потерян для меня навсегда. Потом я увидела над водой его голову. Я кинулась к нему, я должна была спасти его. Я осторожно ступила на лед. Альберт увидел меня и крикнул:

— Отойди. Лед слишком тонок. Это опасно.

Но я не обращала внимания. Я не могла стоять и дожидаться, пока кто-то будет спасать его. Я продолжала приближаться к нему. Лед выдерживал, и моя решимость спасти его была сильнее страха или слабости. Я протянула руку.

— Отойди, — крикнул Альберт.

Но я продолжала протягивать ему руку. Он ухватился за нее и, к моей величайшей радости, цепляясь за меня, выкарабкался из воды.

— О, Альберт… — Я рыдала от облегчения.

Но моя практичность тут же вернулась ко мне. Он дрожал от холода в промокшей одежде.

— Скорее во дворец, — сказала я.

Сняв мокрую одежду, закутавшись в теплые одеяла и попивая горячий пунш, Альберт нежно мне улыбался:

— Моя храбрая Liebchen, — сказал он.

— О, Альберт, если бы я потеряла тебя, то не смогла бы уже жить, — сказала я, и это была правда.

Крестины прошли хорошо. Как было замечательно видеть дядю Леопольда! Когда мы встретились, все мое недоброжелательство улетучилось. Он был одним из крестных, как и отец Альберта, который не смог присутствовать, так что его заменял герцог Веллингтон. Среди других крестных были мама, королева Аделаида, герцогиня Глостерская и герцог Сассекс. Пусси вела себя с редким достоинством и вовсе не плакала. Казалось, она заинтересованно таращила свои глазенки на великолепно одетых людей, которые ее окружали. Она стала очень хорошенькой, что меня радовало. Вот был бы ужас, если бы она осталась таким же лягушонком, каким выглядела при рождении. На церемонии присутствовал лорд Мельбурн.

— Ребенок вел себя безукоризненно, — сказал он. — Я вижу, что она в свою мать. Я засмеялась.

— Она могла бы выразить какое-нибудь неудовольствие, — сказал он. — Подумайте, какое впечатление это произвело бы на присутствующих.

Он всегда мог шутить по всякому поводу, даже когда бывал озабочен. Я устроила так, чтобы лорд Мельбурн сидел рядом со мной за ужином, который последовал за церемонией. Мы много говорили о былых днях, и он был, как обычно, очень остроумен. Мне было грустно при мысли, что кто-то другой может занять его место.

Вскоре после этого я сделала поистине ужасающее открытие: я снова была беременна.

Моим первым чувством была ярость, затем страх. О нет, я не могу снова пройти через все это… и так скоро. Я только что оправилась после рождения Пусси, и вот все снова начинается.

Альберт был в восторге от перспективы снова стать отцом, но меня его радость раздражала.

— Ты, верно, забыл, что именно мне придется вновь пережить все эти ужасные испытания. Альберт сказал, что это Божья воля — страдания женщин во время родов.

— Желала бы я, чтобы Бог отвел мужчинам большую роль в этом, — возразила я. Альберт был шокирован таким богохульством, но я говорила вполне искренне. Когда я рассказала Лецен, она была в ужасе.

— Прошло слишком мало времени. Моя бесценная, вы только что поправились. Это ужасно… такая беспечность. Это слишком тяжкое бремя для моей малютки.

Ей доставляло удовольствие возлагать всю вину на Альберта, и я была в таком настроении, что не возражала.

— Это было чудовищно. Все эти люди в соседней комнате, ожидавшие… Я знаю, что таков обычай