дымкою цветами»,[340] а посему, достигши средних лет, лишен наследника. Нас шестерых содержит он, но ни одна потомства не имеет. Кто ж будет поминать нас и убирать наши могилы? Денно и нощно я убиваюсь, боясь остаться без опоры. Тайком от мужа даю обет: каждую ночь буду я возносить молитвы Трем Светилам,[341] просить спасти супруга моего, чтобы смягчилось его сердце, чтоб отказался он от излишеств, заботился о доме и семье, и чтобы мы, шесть жен его, скорее обрели потомство. Ведь в этом смысл всей жизни, моя заветная мечта.
Да,
Не услышь Симэнь Цин молитвы, все бы шло своим чередом, но тут он про себя рассудил: «Зря я, оказывается, на нее злился. Она всей душой мне предана. Настоящая верная жена».
Симэнь тут же выбежал из-за экрана и обнял Юэнян. Та только что кончила молиться и никак не ожидала его в такую снежную ночь, потому перепугалась и хотела было пойти к себе, но ее удержал Симэнь.
— Дорогая моя! Сестрица! — говорил он. — Жизнью клянусь, не знал, как ты предана мне. Я заблуждался. Бросил тебя и лишил ласки. Прости меня, хоть и поздно раскаиваюсь.
— Или след замело — дверью ошибся? — спросила Юэнян. — Что между нами общего? С чего это ты к распутной пришел? Иди к той, которая ждет. А нам совсем незачем ни видеться, ни встречаться.
Симэнь помог ей войти в комнату и при свете огня увидел, как она прекрасна. На ней были красная из шаньсийского шелка[342] кофта и желтая юбка. Высокую, ворона цвета прическу, причудливую, как в горных кручах облака, держали отороченный соболем ободок и золотая диадема, изображающая пруд лотосов, что еще более оттеняло ее как бы выточенное из нефрита продолговатое лицо.
Нельзя было остаться к ней равнодушным, и Симэнь Цин тотчас же склонился в почтительном поклоне.
— Какой же я был глупый, — каялся он, — не внимал твоим добрым советам. Я обманул тебя в лучших намерениях. Воистину, я владел бесценной яшмой, а смотрел на нее как на обыкновенный булыжник. Я только что понял, какой достойный и прекрасный ты человек. Умоляю тебя, прости меня!
— Я совсем не та, которую ты носишь в сердце, — отвечала Юэнян. — Никогда я не могла угодить тебе и каких бы добрых советов не давала. Ты же бросил меня, потому что ко мне безразличен. Так что я тебя не держу и оставь меня в покое. А то служанку позову.
— Нынче меня ни за что оскорбили, — начал объяснять Симэнь. — Вот я и пришел в метель рассказать тебе…
— Оскорбили или нет, — оборвала его Юэнян, — можешь мне не рассказывать. Меня это не касается. Ступай той рассказывай, кому это интересно.
Заметив, что Юэнян даже не смотрит на него, Симэнь Цин опустился на колени и, как-то виновато съежившись, пролил слезу.
— Сестрица! Дорогая моя! — беспрестанно повторял он.
— Как тебе не стыдно! Я сейчас служанку позову, — не выдержала, наконец, Юэнян и кликнула Сяоюй.
Когда появилась горничная, Симэнь торопливо встал.
— Снег весь столик засыплет, ступай занеси, — проговорил он, чтобы выпроводить горничную.
— Я уже давно занесла, — заявила Сяоюй.
— Вот несносный! — не удержавшись, засмеялась Юэнян. — Уже и перед прислугой выкручивается.
Сяоюй вышла, а Симэнь опять стал на колени и продолжал вымаливать прощение.
— Скажи спасибо снисходительности моей, а то бы я век на тебя не глядела! — наконец проговорила Юэнян и села рядом с мужем, а Сяоюй наказала подать ему чаю.
Симэнь Цин принялся рассказывать, как после пирушки у Чан Шицзе Попрошайка Ин подбил его заглянуть к Ли Гуйцзе, и какого они там наделали шуму.
— Я велел слугам учинить настоящий погром, — говорил Симэнь, — но меня отговорили. Слово дал: ноги моей там больше не будет.
— Мне все равно, — отозвалась Юэнян. — Я тебя, глупца бестолкового, держать не собираюсь. Ведь ты девок этих в вертепе на чистое золото и серебро покупаешь. Ты не пойдешь, они себе другого хахаля заведут. Такой уж у них промысел. Их хоть на привязи держи, да сердце не привяжешь. Печати ставь — не запечатаешь.
— Это ты верно говоришь, — подтвердил Симэнь и, отпустив горничную, начал раздеваться.
Ему хотелось возлечь на ложе и предаться утехам с Юэнян.
— Сел на кан,[343] так ешь, что дают, — предупредила жена. — Переночевать я тебе разрешаю, а на что другое не рассчитывай.
— Гляди, это ты его раздразнила, — пошутил Симэнь, показывая на тот самый предмет. — Остолбенел и молчит, как в голову ударило.
— Что это значит?
— Если б не остолбенел, говорю, не глядел бы так свирепо, молча.
— Вот бесстыдник! — заругалась Юэнян. — Чтоб я хоть одним глазом взглянула!
Симэнь Цин, ни слова не говоря, посадил Юэнян на колени, тот самый предмет запустил в лоно, и они, словно иволги, запорхали, друг к другу прильнули, как мотылек к цветку, усладились игрою тучки и дождя.
Да,
Вот и настал миг, когда извергся волшебный рог и продлить радости больше не было сил. Струился запах мускуса и орхидей, помада на устах благоухала.
— Любимая моя, милая! — шептал в экстазе Симэнь.
— Дорогой мой! — нежным голоском едва слышно вторила ему в сладостной истоме Юэнян.
Эту ночь они отдались наслаждению, под пологом сплетаясь в любви.
Да,
